И кроткая, деликатная Алиса не вынесла этого натиска. Бутылки под руками у нее не было. Поэтому она ответила на лестное предложение словами, произнеся их возможно убедительнее.
– Моя душа, – сказала она, – обретет покой, когда вы уйдете отсюда.
Сообщив это, Алиса тут же застеснялась. Ей показалось, что она слишком резко высказала свою мысль. И решила было извиниться. Но она плохо знала блюстителей. Гостья только скорбно поджала губы.
– Вы сердитесь, милочка, – пропела она. И зашептала: – Это он в вас. Страх точит душу. Страх томит тело. Душа не ведает, что говорят уста, потому что вы – качающаяся. А сатана близко. Он тут, не ушел еще. Он всегда там, где убивают. Ждет…
Алиса насторожилась.
– Ждет… – повторила Блюстительница. – И я жду. Я пришла, чтобы отвратить его происк. Я тоже всегда там, где убивают. Как сатана. Но я – посланница. Я иду, чтобы уничтожить страх, который приносит сатана. Он принес его сюда ночью.
Это было уже слишком. Сначала инспектор, потом Броуди, а теперь эта фанатичка, похожая на ворону, задавали хоть и в разных формах, один и тот же вопрос. «Моя ложь нужнее вашей правды», – сказал Броуди. «Признайтесь, милочка, что он разбудил вас», – говорит эта дура. Да полно, дура ли она? Напустила туману. Выпытывает. И Алисе стало по-настоящему страшно. Она почувствовала себя беспомощной девчонкой, упавшей в глубокую яму. Она пытается выбраться, хватается за стенки, но срывается и падает на дно. А сверху на нее смотрят инспектор, Броуди и Блюстительница, смотрят и говорят в один голос: «Признайтесь, милочка». В чем она должна признаться? Откуда это на нее свалилось? Что делать? Прежде всего надо прогнать эту ворону. Но как? Закричать? Глупо. Уйти? Алиса вскакивает и из прихожей говорит решительно:
– Я ухожу.
Блюстительница кротко вздыхает, поднимается и идет вслед за Алисой к двери.
– Напрасно, милочка, – говорит она. – От страха не бегут! У сатаны быстрые ноги.
Она еще что-то говорит, но Алиса уже далеко.
«…и была Изабель. Полусогнутые тростинки над округлостью сфер. Замок за границами смысла. Восходы и заходы. Утомительные орбиты, упирающиеся в бесконечность.
– Мне страшно, – сказал Карл.
– Уйди! – прорычал Лрак.
Они оба любили Изабель. Бель… Ель… Ль… Пустота. Ничто и все! Карл и Лрак. Логарифмы. Звенела и плакала Изабель. Рычал Карл. Говорил Лрак. Оборотни стонали, когда приходила Она… На… А…
– Мне трудно, – сказал Лрак.
– Убью, – прорычал Карл.
Изабель звенела, хохотала, билась в истерике. Ко… Е… Буква – логарифм. Человек – логарифм. Загадка бытия.
– Я, – сказал Карл.
– Я, – сказал Лрак.
Изабель ушла. Уходила, струясь. Бормотало и клокотало Ничто. Что?..»
Коун швырнул книжку в угол. Она полетела, трепыхаясь, и шлепнулась на пол обложкой вверх. На обложке было написано: «Кнут Диксон. «Логарифмы бытия». Книжка – бестселлер. Об авторе кричали в салонах любителей модной литературы. Критики писали, что Диксон – новое слово в авангардизме, что он сумел осмыслить бессмыслицу, что с выходом в свет «Логарифмов» в спину реалистов вбит последний гвоздь. Афоризмы Диксона печатались на первых полосах газет. Болтали, что его счет в банке вырос до неприличных размеров. Женщины струились через пальцы Кнута, как Изабель в его книжке. Содержатель ночного клуба Вилли Кноуде прислал Кнуту постоянный пропуск в свое заведение. Но Диксон там не показывался. Говорили, что он предпочитает проводить ночи в магазине – салоне амулетов, хозяйка которого – Эльвира Гирнсбей – недавно стала его любовницей.
