– Ну, определи, такой умный! – и в форточке показалась рука с зажатой в ней гранатой.
– Что ты там машешь? Ты ж мне весь свет спиной закрыл! Хоть бы лампочку над дверью вкрутил, ни черта не видно!
– Да чего ты бубнишь там? Не разбираешься, так и скажи, а то – свет! Кто тебя только на переговоры послал!
– Да ты специально так показываешь, чтобы видно не было!
– На, смотри, раз слепошарый, мне не жалко, – и он высунул кисть за форточку.
Вадим Сергеевич правой рукой, как клещами, вцепился в руку террориста (откуда и сила и прыть взялись, есть еще порох в пороховницах! – думал потом, когда все закончилось) и сдавил запястье, а левой зажал пальцы, чтобы не выпустили гранату. Двое сопровождавших его полицейских, замерших у входной двери, налегли на хлипкую фанеру и ввалились в прихожую. Отмерший после секундного замешательства террорист дернулся было, но Бурлаков словно закаменел.
Пальцы потом разжать получилось не сразу, помогли полковнику ребята. ОМОН подоспел к развязке, изучил гранату и подтвердил – она все же оказалась учебной.
На утренней планерке Бурлаков услышал много всего в свой адрес, не очень лестного и очень не лестного. Дело в том, что местное телевидение сработало оперативно, и уже в утренних новостях рассказало о героическом поступке работника правоохранительных органов полковника Бурлакова. Губернатор уже успел предложить генералу поощрить геройского сотрудника. Граната хоть и оказалась учебной, но этого же никто не знал, и могло случиться самое худшее.
– Вот именно! – сказал (проорал) генерал на планерке в числе прочего. – Могло случиться самое худшее в результате твоей самодеятельности! Ты подверг опасности людей! Тебе западло было дождаться ОМОНа, популярности захотелось? Вот я от себя лично тебя поощрю строгачом, а в качестве губернаторского поощрения заменю его просто выговором и назначу служебное расследование. А теперь идите все работайте, пионеры-герои!
Вернувшись в свой кабинет, полковник достал чистый лист бумаги и написал заявление о предоставлении ему очередного отпуска, который как раз приближался. Это был редчайший случай, когда он уходил в отпуск согласно графику. К просьбе об отпуске Вадим Сергеевич присовокупил строку: «с последующим увольнением по выслуге лет».
– Мы за эти дни такое пережили, – подытожила Лида с тяжким вздохом. – Я боялась к нему подойти. Вадик, конечно, старался держать себя в руках, но атмосфера в доме была грозовая. Полжизни – псу под хвост. Он и в санаторий надумал ехать, чтоб на мне не сорваться. Чтоб не мелькала у него перед глазами каждый день моя тревожно-вопросительно-сочувствующая физиономия!
– Ну зачем так мрачно, – с долей снисхождения решила утешить гостью Раиса Георгиевна, – жизнь-то ведь на этом не кончается. Еще ни один силовик без работы не остался. В охранные структуры подастся. Пенсию-то ваш муж выслужил?
Лидия Федоровна смерила ее пренебрежительным взглядом – что б ты понимала! Приехала тут! Подруга юности…
– При чем тут пенсия? – снизошла Лида до объяснений. – Это вся его жизнь – преступников отлавливать. Он ничего другого и делать-то не умеет. Он зачахнет без этой своей проклятой работы!
– Ну а чего тогда обиды копить? Что, у него никогда взысканий не было? – продолжала Раиса Георгиевна мерзким чиновничьим тоном – она не могла вот так легко простить этой «подруге Лиде» выматывающих часов в полиции.
