– Ого, тогда тебе почти сто лет, а то и больше, – рассматриваю внимательно старика.
Глубокие морщины на смуглой коже, посветлевшие от возраста карие глаза. Вздувшиеся вены на худых руках, ногти слегка выпуклые, широкие.
– Да может и сто, живём пока дано, – отмахивается Ибрагим.
Уже стемнело, когда мы с Ибрагимом засели в бане, что топилась по-чёрному. Старик от радости так натопил, что на мне чуть кожа не сгорела. Забегу в парную, вдохну обжигающий хвойный воздух и наружу.
– Слаб стал, – укоризненно качает головой Ибрагим. – В городе своём отвык от нашей бани.
Старик хоть и сухой на вид, а жилистый и в парной сидит столько, что я боюсь, плохо ему станет. Но нет, сидит, только губами причмокивает. Сейчас сидим в предбаннике, в простыни закутались. От кожи пар идёт, вениками пахнет так, что голова кружится. Ибрагим достаёт из широкой корзины бутыль самогона, хлеб, завернутый в тряпицу, копчености разные, грибы солёные, капусту, маринованную с брусникой. От всего этого у меня слюни как у собаки выделяются. Давно не ел этого, особенно копчёной рыбы и оленя, а капуста у бабы Лены хрустящая, кисло-сладкая, язык проглотить можно.
Закусываем, выпиваем. Ибрагим новости выспрашивает, что в мире происходит. У них есть в доме телевизор, но смотрят его нечасто. То сигнала нет, то топливо для генератора экономят. С этим здесь проблема.
– Порадовал стариков, гости у нас тут редко бывают, – слюнявит почти беззубым ртом шоколад, что я принёс с собой. Сладкое здесь дефицит, а Ибрагим, как и Афанасий, его любит.
– Да, дело у меня здесь, – начинаю я, а старик хмурится. Знает, что если не в отпуск, то просто так я не заявлюсь на ночь глядя.
– Рассказывай, – коротко произносит Ибрагим.
– Чужие были у вас в деревне?
– Это смотря какие тебя интересуют, – хитро прищуривается старик. – Те, что сахаром и конфетами торговали или мех приходили покупать по осени?
– Те, что вопросы ненужные задавали, – смотрю на Ибрагима, и тот всё понимает.
Жует свои губы, думу думает. Торопить его нельзя, народ тут медлительный, привык всё делать не спеша. Что рыбу ловить, что охотиться, ко всему подход нужен, а торопливость только мешает.
– Да были одни, снег уже лёг. На снегоходах приехали, бабкам нашим подарков надавали, те и давай языком чесать. Только впустую всё, – рассказывает старик.
– Что спрашивали? – нарезаю на тонкие слайсы копчёную оленину, отправляю в рот. Вкусно, дымком чуть отдаёт.
– Интересовались женщиной, что пропала тут осенью.
– А нашли её?
– Эти не найдут, – ухмыляется Ибрагим.
– А была она?
– Может и была, – неохотно произносит старик, внимательно глядя на меня.
– Я ищу её, старик. Отец её ищет. Жива хоть она, скажи? Сам найду, ты же знаешь.
– Если и жива, то лучше бы ей помереть, – разливает в гранёные стаканы самогон и выпивает не чокаясь. – Не выжила она с такими травмами, так и скажи там кому нужно.
– Что ты знаешь, Ибрагим? – спрашиваю я с тревогой, а старик долго размышляет, прежде чем ответить.
– Дело темное, Илья, – наконец произносит он, а мне хочется пинка ему дать. Вот же
какой, ходит вокруг да около. Пока до сути дойдет, вся терпелка кончится.
– Не тяни, Ибрагим. Ты же знаешь, что я не просто так интересуюсь этим.
– Вот именно. Влезешь туда, куда не следует, – ругается старик. – Кто тебе эта женщина? Мать, дочь, невеста? Её ведь многие ищут, а ты один по тайге шастаешь. Я понимаю, что ты здесь каждый куст знаешь, а они нет. Поэтому они не полезут вглубь. Опять же, шуметь будут. Не найдут ничего. Если у неё и был шанс, то его давно нет. И её нет.
