Утром я нарубил дров, принёс из леса несколько больших веток и подмел пыльный пол. Затем покинул заимку, наполовину засыпав дверь снегом. Кто знает, тот найдёт.
Первым на моём пути была заброшенная деревня, где теперь сохранилось не более пяти домов. В них жили одни старики, а молодёжь давно уехала в город на заработки. И что им здесь делать? Когда-то эти добротные дома были полны жизни, здесь работали детские сады и школа, кипела работа.
В советские времена здесь жили охотники, лесорубы и оленеводы. Они заготавливали лес, рыбу и мех, жили дружно и хорошо. Сюда приезжали представители разных национальностей: татары, чуваши, удмурты и, конечно, русские.
Больше половины года деревни отрезаны от мира, и даже летом не всякий джип сможет сюда проехать. Мой рюкзак сегодня похудеет на добрую половину, но я хочу порадовать стариков, к которым иду.
Когда я захожу в деревню из леса, сразу ныряю в крайний дом. Мне не нужны лишние глаза и уши, а здесь каждый чужак на виду. Если я появлюсь на улице, сразу сбегутся люди, чтобы узнать последние новости с Большой Земли, а мне это совсем не нужно.
Дом Касимовых, некогда богатый, сейчас выглядит не очень хорошо. Он покосился на один бок, крыша местами пошла волной. Надо бы летом приехать сюда с ребятами, подправить его. У Ибрагима пятеро детей, неужели они совсем забыли своих стариков и махнули на них рукой?
– Есть кто? – спрашиваю я, вваливаясь в незапертую дверь и наклоняя голову. В сенях потолок низкий, того и гляди лоб расшибёшь.
А вот в доме уже нормально. Ниже, чем обычно, но всё же комфортно.
– Баб Лен, Ибрагим? – кричу я, стряхивая снег с высоких ботинок.
– Это кто там? – в прихожую выходит баба Лена, жена Ибрагима. Она слеповато щурится, пытаясь меня узнать.
– Я это, – стягиваю балаклаву и приглаживаю короткие волосы пятерней.
– Илюша? – недоверчиво спрашивает баба Лена, делая шаг ко мне. – Точно, Илья! А дед баню топит!
Как же приятно, когда человек тебе радуется! Баба Лена – открытая, весёлая и шутница каких поискать. Я жил у них всего три месяца, когда только устроился к лесорубам, но потом навещал их каждый год.
– Вот Ибрагим обрадуется! – обнимает меня старая женщина, а я тоже ужасно рад их видеть. Особенно радует, что они здоровы и могут стоять на ногах. В их возрасте это подарок. Хотя ни они, ни я толком не знаем, сколько им лет.
– Раньше как было? – объяснял мне как-то Ибрагим, дымя своей трубкой, куда с особым ритуалом набивал табак. – Родила, через неделю вспомнила, что надо где-то отметить. В деревне была книга, в церкви. Так то батюшки нет, уехал в соседние сёла, то ещё что-то. Когда запись сделали, тогда и родился, а то и не записали совсем. Отмечать не принято было у нас, я и не знаю когда, да и Ленка тоже.
– Ты хотя бы при коммунистах родился, Ибрагим? – шутил я, на что дед серьёзно задумывался, что-то подсчитывая в уме.
– А шут его знает, Илюшка, – отмахивался он. – Помню только, как раскулачивать приходили к нашему соседу. Вот ирод был, всё под себя греб. Я мальчишкой ещё был, на крышу дома нашего залез и смотрел, как его вывели, затем жену его, а дальше грохот такой и крики, крики. Я с крыши кубарем скатился и в малине отсиделся. Мать потом говорила соседке, что расстреляли, мол, буржуев проклятых.
