– Тебе здесь не будет слишком одиноко… – прошептала Теруко, утаптывая лопаткой землю вокруг его поникшего стебля. Отчего-то её недовольство при появлении бледного цветка сменилось необычной нежностью к нему. Ей было как будто стыдно, что она так бесцеремонно выкопала его.
– Ничего, ничего. Ты привыкнешь, – приговаривала она, трогая его листья. – Вот эта старая сосна – Шизукэса-я – не даст тебя в обиду. Днём она прикроет тебя от ветра, а на ночь расскажет тебе сказки из своих снов. Если честно, я уже устала слушать её повторяющиеся рассказы о коварных ветрах и хищных птицах. Но они так забавны. А утром сюда наверняка прилетят ласточки, и даже, если тебе повезёт, может, вернётся хототогису… У неё чудный голос и поёт она далеко не для всех.
Цветок внимательно слушал Теруко, но чувствовалось, что он не в своей тарелке. Корни его подсохли за время пересадки, и хотя они уже начинали снова оживать, приспосабливаясь к новому месту, голова у него болела, листочки скукожились, а лепестки потеряли влагу, поникли и свешивались теперь с цветочного ложа скучной бледной занавеской.
– Да, да я понимаю, сейчас. Сейчас я тебя полью, – спохватилась Теруко.
Она положила лопатку и подлила под стебель воды из миниатюрной лейки.
«Ах, как хорошо, – вздохнул с облегчением цветок через некоторое время. – Спасибо. Мне уже намного лучше».
Он попытался улыбнуться.
– Я назову тебя Гайкоку-джин >4, – сказала Теруко и тихонько засмеялась. – Ты выглядишь как бледнолицые европейцы, что приплывают сюда на кораблях. А потом не могут найти себе места. Но никто их не зовёт и не гонит, ибо сказано у мудрых «не гони приходящих и не удерживай уходящих».
Он покачал головой, но не нашёлся, что сказать. Наверное, говорящая на его языке госпожа была права. Влажность земли приятно кружила ему голову, и хотелось только одного – жадно впитывать её терпкий, солоноватый вкус.
Прошло несколько дней. До приёма гостей оставались считанные дни. Теруко пришёлся по душе скромный нрав Гайкоку-джина и его учтивая речь. С каждым днём он всё больше поражал её неброской, но утончённой красотой, и вопреки здравому смыслу, сама того не замечая, она крепко привязалась к самозванцу.
– Как он там? – волновалась она, просыпаясь до рассвета. – Стебель не подсох? Не слишком ли порывист для него западный ветер, а южный – не слишком ли сух?
Пока она выпалывала грядки в верхней части сада, имя Гайкоку-джин крутилось у неё в голове непрестанно, и тогда она спешила к нему, чтобы ещё раз взглянуть на приятную бледность его лепестков.
«Гайкоку-джин», – вторили её мыслям колёса повозок за чередой деревьев, обрамляющих её домик.
«Гоку-джин, гоку-джин», – гулко отстукивали им в такт копыта лошадей с улицы Минатодори.
– Гайкоку-джин, садись, подвезу, – истошно кричали иностранцам рикши в порту, встречая ставшие на причал залива иноземные корабли. И даже уличные воробьи, прыгая по булыжникам на дорогах к храму, старались перекричать назойливых сорок, ворующих у них крошки просыпанного риса:
«Гайкоку-джин, Гайкоку-джин, убирайтесь с нашей территории!»
С этим именем Теруко вставала, работала над саженцами и ложилась спать. За всю жизнь так же сильно её взволновали только два растения: капризная пурпурная гортензия Аризу, чьи корни стали подгнивать без всякой на то причины, и сосна Шизукэса-я, когда после грозы сломались сразу две самые большие её ветви, и, убитая горем, словно лишившись рук, которыми держалась за воздух, она стала сохнуть на глазах, проклиная сезон дождевых бурь и осенних ветров. Но обсыпая влажный земляной ком Аризу смесью золы, толчёного угля, корицы и торфяного порошка, или перевязывая широкими лентами сломанные ветви ворчуньи-сосны, Теруко могла гораздо спокойнее думать об их судьбе, чем теперь – о Гайкоку-джине. Его образ преследовал её и в шумном городе, и у зелёной межи под склонами близлежащих холмов, куда она ходила за дёрном, и у домашнего очага, когда она кипятила воду для чая. «Не зря в тот день ко мне прилетела хототогису, ой не зря», – думала Теруко, мысленно любуясь на матовый лик и стройный стан Гайкоку-джина. С ним, должно быть, связана какая-то тайна. Но вот какая, она никак не могла взять в толк.
