Японские легенды в отличие от сказок никогда не имели канонизированного зачина… Им, за небольшим исключением, вообще не было свойственно вступление в сюжет. Японская легенда начиналась непосредственно с повествования, в первые строки которого были мастерски вплетены сведения о месте происходящего. Сведения эти были детальны и реалистичны, что полностью исключало мысль о неправдоподобности повествования.
Большое место в японском фольклоре отводилось историческим легендам. В них жила память народа, они повествовали о подлинных событиях, преображая их по законам поэтической фольклорной правды. Призраки убитых в страшных междоусобицах XII в. призывали сказителя петь о беспощадной битве, и тогда в легенде звучал отголосок древних эпических сказаний («Певец с оторванными ушами»).
Разнообразными по форме и содержанию были топонимические легенды. Именно в них в наибольшей степени проявилась способность японских народных повествований локализироваться, строго закрепляться за определенным топонимическим или – шире – ономастическим понятием. Преобладание топонимических легенд над всеми другими разновидностями этого жанра является, пожалуй, одной из наиболее существенных особенностей японского повествовательного фольклора. Легендами о происхождении храмов, деревень, парков и мостов и их названий изобилует устное творчество каждой префектуры Японии. Это и легенды с отголоском исторических событий, и фантастические происшествия, и повествования, полные драматизма и лиричности («Шепчущий мост»).
Однако надо учитывать и то, что границы между разновидностями легенд подвижны, и потому в фольклоре всегда существует большое количество переходных форм. Разновидности легенд синтезируются и нередко образуют сложные фольклорные комплексы. Так, например, во многих районах Японии бытует легенда о том, как призрак матери кормил своего посмертно рожденного ребенка сладостями на деньги, положенные по обычаю, в могилу («Чудо материнской любви»). Причем в каждой префектуре легенда была привязана к определенному месту, назывались город и кладбище в каждом случае другие. Легенда рассказывалась как уникальный случай, происшедший в строго определенном месте. Так, по сути, локальная легенда (в некоторых вариантах близкая к топонимической) оказалась наделенной фантастическим мотивом. И наличие этого мотива заставляло слушателя по-другому оценивать достоверность повествования. В японских легендах с фантастическим мотивом достоверность изначально оказывалась мнимой. Однако законы фольклорной этики требовали признания слушателем достоверности происходящего, и он был увлечен игрой вымысла. В основе восприятия повествования лежало стремление слушателя внимать и верить, подчиняясь негласному закону фольклорной игры. Сказитель из префектуры Кагосима говорил, начиная повествование: «Я расскажу вам о делах старины. Было это или не было – не знаю, но слушать надо так, будто это и вправду было».
Японская сказка и легенда различались и по своей концовке. У сказки, как правило, был счастливый конец: добро побеждает зло, добродетель вознаграждена, жадность и глупость беспощадно наказаны. Легенда тоже вершила справедливый суд, она была проникнута сочувствием к своему герою, но гибель его нередко лежала уже в самой основе сюжета.
Легендарные и сказочные мотивы в японском фольклоре были тесно переплетены между собой. Так, например, в японском повествовательном фольклоре нашел отражение известный как в Японии, так и в других странах древний обычай человеческого жертвоприношения. В своем исконном виде он лежит в основе легенды «Если бы не крикнул фазан». А вот в сказке «Лягушачья шапка» этот древний обычай переосмыслен.
