Баян зачерпнул ладонями овса из яслей, поднес коню, и тот подношение принял. Желая быть справедливым, отрок обошел всех коней, подавая им овес из рук.
Кони были сыты, но только один из двенадцати не принял простецкого дара.
Видеть столько священных коней – диво дивное! Сердце у Баяна стучало радостно, но и тревожно. Почему никого нет? Он вышел из конюшни, перебежал поляну.
За деревьями, на другой поляне, стояли избы, но людей не было. В ноги легла ему веселая тропинка, побежал.
Тропинка привела к озеру. К синему пятнышку среди зеленого леса. Подошел ближе – мурашки на спину вскочили. Не озеро – провал. У самого берега глубина страшная.
Свет пронзал толщу воды, дно мерцало, как драгоценный камень, но уж из такой пропасти!
Баян сел на берегу. Засмотрелся на это дивное мерцание.
– Куличок-ходочок ходил за море, – спел он тихонечко матушкину песенку. – А за морем жизнь – диво дивное…
И еще раз спел. И вдруг увидел зверька. Зверек смотрел на него из травы. Золотистый, гибкий.
– Ласка! – догадался Баян.
Зверек не уходил, словно ждал песенки. Он спел ему, что пришло на ум:
Белый конь из ладоней моих
пригубил серебро овса,
Дивная тайна на дне,
водой прозрачной прикрыта.
И пришел теперь ты,
именем – ласка, повадкою – хищник.
Что ты хочешь узнать от меня,
отданного в ученье?
Зверек припал к земле, исчез.
Только теперь Баян увидел: на другом берегу у воды сидит Благомир, смотрит на воду.
Баян вскочил. Поклонился. И тоже посмотрел на воду.
Жрец улыбнулся.
– Это я хотел увидеть то неведомое, что открылось твоим глазам. Пошли, Баян. Солнце зовет на обед.
В большой избе от стены до стены – стол. У стены сидели старцы, спиной к двери мужи во цвете лет, в конце стола четверо отроков.
– Будь среди нас меньшой, а большим тебя дедушка Род да лета поставят, – сказал Благомир, усаживая Баяна на край скамьи.
А место уж так мало – никак не прилепишься.
– Принесите пенек! – приказал Благомир.
Пенек поставили у стены. И сел Баян против жреца.
Пропели благодарение Сварогу, поставили еду Роду[2] и сами взялись за хлеб да ложки.
Деревянные глубокие блюда приходились одно на четверых. Для отроков стало теперь на пятерых. Трем ученикам было лет по двенадцати, а сидевшему на краю, может, и девяти еще не исполнилось, да все равно старше. Баяну неделю назад, на семилетье, подарила матушка расшитую васильками рубашку. По вороту васильки, по рукавам, подолу.
До блюда было далековато, потянулся Баян в свой черед – не достал. Старший из отроков улыбнулся, подвинул блюдо.
«Что жрецы-то едят?» – подумалось Баяну.
Крапивные щи! Такие же, как матушка вчера сварила. Вкусные.
– Яйцо вылавливай! – шепнул Баяну сосед.
Раз черпнул – не далось. И другой раз не далось.
– К краю прижимай! – посоветовал доброхот.
Попалось.
Щи выхлебали. Принесли каждому кружку квасу да по два пирога. Один с мясом, другой медовый.
Поели, восславили Сварога и Рода: Баян хотел с ребятами пойти, но один из воинов повел его за собою через рощу. Вышли в луга. Воин показал на стог, на лестницу.
– Забирайся наверх. Поспи. Потом погуляй. Как солнце над лесом станет, приходи ужинать.
К ребятам хотелось, но что поделаешь.
На стогу высоко! Солнышко близко. Речку видно под косогором, дали, потонувшие в лучах. Лег Баян, раскинув ноги и руки.
– Весь я твой, Сварог, внук дедушки Рода.
Может, и не надо было так-то говорить: солнце в облако ушло. Облако – кудрявый баран. Идет по небу потихонечку, а за ним ярочки, уж такие светлые – смотреть больно.
