Конь на частые остановки сначала фыркал, но потом, отдыхая, благодарно обнюхал своего пахаря. Не торопились, а ушли далеко.
В полдень Баян накормил коня, напоил и сам хлебца отщипнул да молочка похлебал.
Склонилось солнце, только до захода еще пахать и пахать, а конь уж спотыкается. Надрал Баян клеверу охапку, отдал коню хлеб, отдал ему соль, молоком попотчевал. Сам подкрепился луковицей. Горько, а все ведь пища.
Изнемогал Баян, налегая на плуг, уходила земля из-под ног могучего коня, копыта проскальзывали, немочь прогибала спину, опали сытые бока.
Солнце уже, как ягода малина. Низехонько. А сколько надо напахать, чего ради – неведомо. Дал Баян еще одну передышку изнемогшему коню. Сам навалился на плужок, сил нет пот отереть с глаз.
Смотрит, еще один пахарь орет, небесный. Был тот пахарь облаком, и конь его был облако, и плуг. Орали они саму, знать, Вселенную.
Поднял небесный пахарь длань, приставил к очам, поглядел на отрока нахмурясь.
– Гей! – крикнул Баян коню. – Гей! Поднатужимся. Солнце уже земли коснулось.
И пошел конь, пошел, засвистела трава разорванная, захрустели корни, будто кости, задышал пласт перевернутый.
– Гей! Гей! Коняшка! Скоком скачи да на солнце, гляди, не наехай!
И тянули, тянули борозду до последней искры на краю земли.
А как погасла, так и стали.
Упасть на траву и то мочи нет. Дышит конь боками, а с боков – пена.
На борозду Баян даже не поглядел. Не повернул головы, трудом утомленный.
Тут и жрецы пожаловали. Подивились Баяновой борозде. За край небес увел.
– Потемнела твоя белая рубаха, – сказал Благомир отроку. – То тебе не упрек – душа белее стала. Ныне открылось нам: ты, Баян, внук Велеса. Велесовым премудростям будешь учиться.
Спал в ту ночь Баян вместе с ребятами. Но даже словечком с ними не перекинулся. Лег – и заснул. Наработался.
Утром отроков посадили за ступы, толочь сушеные ягоды.
Жрецы все были на давильне, выжимали сок из трав, цветов, грибов. Готовилось снадобье для браги Сварога, поить жертвенного коня, жрецов и самого бога.
– Ах ты, бражка, бражка божья! – весело пели ребята, постукивая пестами, и Баян, подхватывая слова, подпевал им:
Мы готовим тебя, бражка,
Чтоб в бочонках ты бродила,
Чтобы дух в носок шибал.
– Чтобы дух в носок шибал! – веселился Баян, переглядываясь с ребятами.
Стало слышно – жрецы тоже поют. Ребята примолкли, запоминая песню:
Не грохым-грохым, не миганьицем,
Быстрой мыслию, кряжной мышцею
Ты взыграй, взъярись, бражка пенная!
Ты столкни с земли и с небес спихни
Супротивников бога белого, света светлого!
Будь врагам его мутным омутом,
А дружине его – озарением.
В наступившей тишине скрипел жернов, мерно стучали огромные песты об огромные ступы. Были еще какие-то звуки: жрецы, наверное, хороводы водили, притопывая. Пение иное пошло:
Будь же ты густее меда, браженька,
Сокровенных соков будь забористей.
Пусть поющий, выпив кружку, – не шатается,
Но получит дар священный – голос вещего.
Пусть медовым духом дышит,
Хмель же пусть язык распустит,
Пусть горчат слова полынью,
Заплетаются пусть ноги,
Даже речь бессвязной станет —
Лишь бы совесть не плутала,
Не согнуло б ложью правду,
Не состарилась душа бы,
Но младенцем оставалась.
Работали весь день, не обедая. Спать легли без ужина. И этак три дня.
Баян наконец узнал, как зовут ребят, чему обучаются. Трое старших – Любим, Лучезар, Любомысл – работали в кузнице, знались с огнем, железо ковали. Погодок, ласковый сосед по столу, именем Горазд, привыкал к золотому делу, к тайнописи.
