Мокрый и голодный воротился Глеб в княжеский терем. Чертыхаясь про себя, понуро приплёлся в горницу, рухнул на лавку, исподлобья молча глянул окрест. Горница была пуста. Словно ветром смело княгининых слуг. Или час уже поздний, и укрылись они каждый в своём утлом покое?
Ольга явилась внезапно, выплыла откуда-то сбоку, верно, из потайной двери. Прошуршала ромейская багряница, скрипнула половица.
– Что сидишь тут, Глебушка? Уморился, чай! Ещё бы! Цельный день с моим непоседою по плавням шастать! На-ко вот, кваску испей!
Княгиня сама подала оробевшему боярчонку большую оловянную кружку с медовым квасом. Ошалело озираясь по сторонам, Глеб осторожно, маленькими глотками медленно втягивал в себя холодную, приятную на вкус сладковатую влагу.
Ольга опустилась напротив него на лавку.
– Ты не робей! Чай, не съем я тя. Не зверюга какая. Жёнка, как и все. И как и прочие, добра хочу от людей. Сижу вот тут в тереме, скучаю, порой за цельный день и слова единого доброго ни от кого не услышу. Тоска от того сердце мучит, Глебушка. Князь – у него свои дела высокоумные, меня он в них не посвящает. Да и к чему мне, бабе глупой, сии премудрости державные? А вот любви, ласки – сего хочется. Кошка – и та любит, когда ласкают её.
Намёки Ольгины сметливый сын Зеремея прекрасно понимал. Но понимал он также и то, что волею отца и дяди Коснятина впутывается в лабиринт больших и малых придворных ков и интриг, из которых потом выбраться будет ох как сложно! И он сидел, хмуро тянул из кружки квас, делая вид, что устал и не понимает до конца, о чём хочет сказать княгиня.
Вот допит последний глоток, отставлена в сторону порожняя кружка. Напряжённый, как натянутая тетива лука, Глеб недвижимо застыл на лавке. Ольга улыбнулась, шурша одеждами, поднялась, взяла в десницу свечу.
– Пойдём со мной. Ступай следом, – велела она коротко, звеня связкой тяжёлых ключей.
Лязгнул замок в утопленной в нишу двери. За дверью оказалась высокая винтовая лестница, крытая ковровой дорожкой изумрудного цвета.
– Ступай сторожко[84], не запнись. Узки и круты здесь лесенки. – Княгиня шла впереди со свечой.
Поднявшись, они свернули в другую дверь, затем долго шли по тёмному переходу. Огонёк свечи едва трепетал во мраке, Глеб слышал перед собой тихое дыхание Ольги и, стараясь быть бесшумным, напряжённо всматривался вперёд. Вот оконце узенькое промелькнуло, вот в углу ещё дверь широкая, вот княгиня повернула ключ, раздался тихий щелчок. И тотчас свет ударил в лицо. Глеб резко остановился, прикрыл рукой глаза, но Ольга решительно и довольно-таки грубо толкнула его вперёд.
Они оказались в просторной опочивальне с наглухо закрытыми ставнями. Ярко светило подвешенное на цепях к потолку паникадило. Добрую половину покоя занимала широкая пуховая постель с балдахином из серского[85] шёлка. Возле неё находился маленький столик, вдоль стен помещались медные лари и ларцы поменьше. В дальнем углу около окна виднелся небольшой шкафчик, украшенный чеканным узором. Рядом с ним висело высокое серебряное зеркало старинной работы, отражающее балдахин и часть стола. На ставнике[86] в другом углу перед иконами мерцали лампады. Большая муравленая печь[87] довершала убранство княгининой ложницы.
Пока сын Зеремея опасливо озирался и осматривал покой, Ольга быстро заперла дверь, поставила на стол свечу, глянула на себя в зеркало, поправила прядь чёрных волос, выбившихся из-под парчового убруса, снова улыбнулась, затем игриво ущипнула боярчонка за бок.
