– По крайней мере, мы соблюдаем правила трёх «С»: chocolat, cognac, coffee, – засмеялась Нира. – Булен, милый, кстати, о кофе…
Булен сварил и кофе в высокой керамической турке. Неловкое молчание продлилось ещё некоторое время после того, как он исчез в чёрном провале диско-зала.
Гордей разлил по рюмкам тёмное золото. Придвинул одну к Эду, вторую оставил по правую руку от Мики. Третью он всё так же молча протянул Нире.
Они быстро, не смакуя, опрокинули рюмки в себя. Ситуация не располагала к наслаждению изысканными нотками и послевкусиями. Хотя коньяк был отличный.
На третьей рюмке рука Гордея снова стала твёрдой. А остальные вдруг разом потеплели и как-то размякли.
Не опьянели, конечно, с трёх-то маленьких рюмок, просто расслабились. Ну, вот Нира Эльман перед ними – прекрасная, живая и здоровая. Это же замечательно, разве нет?
– Впервые мы пьём вот так открыто в «Лаки», – вдруг сказал Эд. – Последний раз, как я помню, мы пили здесь украденный у твоей мамы портвейн…
Даже в полусумраке его щёки заметно порозовели.
– В туалете, – заржал Мика. – В мужском туалете… Там ещё спугнули двух пидоров. Со спущенными штанами.
Гордею захотелось остановить Мику, но он тут же раздумал: Нира прекрасно знала манеры своего преданного ухажёра. Она и в самом деле и бровью не повела на «пидоров»:
– Кажется, будто это было вчера. Но столько лет прошло. Не верится…
– О чём ты? – запротестовал Эд. – Выглядишь так же, как в то время. Нисколько не изменилась.
– А ты, Эд, тоже… – с деланной завистью подхватила Нира, – Такой худой и стройный. И Мика…
– О, – сказал Мика.
Гордей почувствовал, как распускается павлиний хвост. И яркие перья трепещут на ветру.
– Я в последнее время запустил себя, – Мика расцвёл благоухающим пионом. – Давно не был в тренажёрке.
Он схватил рюмку, напрягая бицепсы во много раз сильнее, чем требовалось для столь лёгкого предмета.
– Но на самом деле, – Нира покачала головой. – Ты выглядишь моложе, чем в девятом классе. Как так может быть?
– Наверное, семейное… – Мика не возражал. – Но думаю, мне стоит вернуться к спорту. И всякие там добавки, да, Гордей?
Обычно молчаливый и сосредоточенный Эд вдруг вспыхнул.
– Тебе нельзя добавки, сам же говорил, что лечишь геморрой, – зло произнёс он.
– Не завидуй, – Мика повернулся к приятелю. – Если сам дрыщ…
– Эд очень возмужал, – торопливо вмешалась Нира. – И лицо такое… выразительное и волевое. Без очков – совсем другое дело. А где, кстати, очки?
– Операция, – почему-то хвастливо произнёс Эд. – Лазер. Быстро и эффективно.
– Ну надо же, – опять восхитилась Нира.
Гордею всё, что она говорила этим двум придуркам, было почему-то очень неприятно. И особенно – вернувшееся ощущение зверя во время гона. Так всегда: с Нирой не хотелось стать лучше. Хотелось – сильнее, жёстче, настойчивее. Она, ничего особенного не делая, будила древние животные инстинкты, которые Гордей принимал в себе, но не лелеял и не гордился. Поэтому он когда-то отцепил от себя горячие пальцы Ниры.
После распустившихся павлиньих хвостов всегда слышался треск бьющихся в лобовой атаке рогов.
– Олени, – протянул Гордей. – Вы – олени!
Все резко замолчали, и он понял: это первое, что сказал за весь вечер. Звук собственного голоса показался глухим и чужим, словно принесённым эхом издалека.
– Брейк, спортсмены, – добавил всё так же отстранённо.
– Гордеев, – тихо выдохнула Нира. – Ты…
