Язва на полставки - страница 10

Хотя говнюком ли? Ну вот такая у него манера общения, чего уж. Резкая. Прямолинейная. Пренебрежительная. Он как бы и не обязан быть для всех милым одуванчиком. Я ж тоже, в конце концов, не образец подражания, так что и судить кого-то не имею права. Не устраивает — не общайся; хочешь попытаться наладить контакт — действуй. Всё предельно просто и не надо выстраивать проблем там, где им не место. К чему мартышкин труд?

Да и не думаю, что всё настолько плохо. Даня же как-то дружит с ним, а выбору брата я доверяю. Да и у той же Киры особого негатива я не заметила по отношению к Игнатенко. Наоборот, она общается с ним мягко, в шутливой форме, нисколько не обижаясь, если тот отвечает грубее, чем надо или же не отвечает вовсе, предпочитая включить игнор. Более того, в её сторону было даже произнесено "пожалуйста", когда рыжику протянули деньги с просьбой купить сигарет, взамен тем, что кляклой кашей были вынуты из кармана. Пожалуйста! Это что-то да значит.

Думаю обо всём этом и снова подвисаю, залипая на привлекательные черты. Влажные волосы не успели высохнуть и сейчас красиво спадают на лоб. Так и хочется поправить, но я пока ещё мало-мальски себя контролирую. Эх, Томка, Томка. Дура ты бесхребетная. Хочешь пялиться на голых мужиков — купи календарь с пожарными и пускай на него слюни. А не вот это вот всё...

— Синяк будет, — замечает Игнатенко.

Мне требуется несколько секунд, прежде чем обработать информацию и выдать самый гениальный в такой ситуации ответ.

— Что?

— Синяк, говорю, будет.

— Где?

Один ответ шедевральней другого. Да я в ударе.

— Туда, куда прилетело.

А, да. Плечо. Оно до сих пор пульсирует, но я про него и думать забыла.

— Ничего. Будем считать, это карма. Слушай... — изо всех сил стараюсь больше не таращиться на него, поэтому смотрю вообще мимо. На пожелтевшее пятно на светлом ламинате. Словно горячей сковородкой оставили след. — Прости, что столкнула в реку. Но ты сам виноват. Не надо было меня оскорблять.

— Я не оскорблял. Я высказал свою точку зрения.

— О которой тебя никто не спрашивал, — поднимаюсь на ноги, ставлю остатки посуды на столешницу и лезу под мойку за веником.

— Ты права. Прости.

От изумления влетаю затылком по так некстати выскочившему откуда ни возьмись металлическому выступу. В глазах пляшут звёздочки хронического невезения, но всё это ерунда, потому что... Он что, реально только что извинился?

Однако.

Сначала пожалуйста. Теперь прости.

К такому жизнь меня не готовила.

— Чего грохотало? Вы опять решили подраться? — на кухне нарисовывается Даня, лицезрея керамические руины под ногами, полуголого друга и меня в позе рака... С метёлкой. — И что тут творится?

— Посуду фигачим. На счастье, — сгребаю всё в совок.

— На чьё счастье?

— Чьё-нибудь. Моё. Твоё, — кивок на Демьяна. — Его. Его в приоритете. А то он какой-то злюка. Наверное, это потому что его никто не любит.

Шутку не оценили.

— Много болтаешь, — холодно бросает тот мне. — Тебе никто не говорил?

— Бывало, да. И что шило в одном месте потерялось тоже частенько отмечают.

— Причём там оно не одно, — по-ребячески хихикает братец. — Их там штук пять заныкано.

Дверная трель прерывает этот безумно интересный разговор.

— Иди гостей встречай, а то сейчас тебе что-нибудь куда-нибудь засуну, — хмуро морщу носом. — Подумаешь, чуть-чуть гиперактивная. Мне ещё в детстве это поставили.

— Да уж помню. По восемь раз за день из луж доставали и переодевали. И зелёнку скупали упаковками, потому что вечно кое-кто башкой вперёд с деревьев и гаражей сигал ласточкой. Кто ногу пропорол арматурой на слабо? Кровища хлещет, всю туфлю залила, та лужей растекается, а она умоляет родакам ничего не говорить. Иначе гулять больше не отпустят, — Даня продолжает вещать уже на полпути в коридор.