– А что суббота?
– Самый торговый день. Не хочешь – и то чего-нибудь продашь. В половину уже стоят под дверью. Так что, – Олейников подмигнул Ждану, – если решишься на обрезание, примешь иудаизм и не сможешь выходить по субботам – все будут только за.
В «Європе» Олейников работал с первого дня, а до этого успел поторговать в ЦУМе и на «Стоке» – в общем, был здешним старожилом.
К нему почему-то приклеился ярлык «сачка» – крепко-накрепко, уже и не оторвёшь. «На „Стоке“, помню, постоянно, – любил рассказывать Левич, завотделом а-вэ, – хоп-хоп, где Олейников? А он – то на складе чаи гоняет, то за ящиками прячется»… Вообще, заставшие ЦУМ или «Сток» были для Левича почти что «друзьями детства» (сам он, как и Саша, успел и там и там) – когда кто-нибудь интересовался: «Как считаешь, выйдет из этого старший продавец?» или «Потянет заказ техники?», завотделом не задумываясь отвечал: «Конечно! Я его ещё по ЦУМу помню!» – не просто «думаю, да», а жирный плюс. Но плюс на минус даёт минус, и Саша был для Левича (а с его подачи и для остальных) в первую очередь сачком.
«С чего это говорят, что Олейников любитель поотлынивать?» – спросит Ждан у Чижова.
«Он, – улыбнётся Костя, – тот ещё лис. Пока не было личных продаж – все получали процент от общего выторга отдела – Олейников вечно где-то пропадал, хрен отыщешь; зато как только запустили новую базу и каждый стал бомбить на себя – он тут как тут, забéгал, заработал. Но, надо отдать должное, его теперь не приходится пинать, чтобы выставлял технику, следил за ней, протирал».
Особенно Игорю нравились испанские названия – lavadora, cocina, aspiradora… Будто женские имена («Ну что вы, сеньора Лавадора, не о чем беспокоиться!») или города («Я вырос в Аспирадоре, на берегу океана, и только в семнадцать переехал в Косúну»).
– В зале, – сказал Саша, – есть несколько «мёртвых зон», их не видно по камерам, да и вообще они не особо просматриваются… Вот здесь, например, – он кивнул в сторону пылесосов, – за колонной, рядом с коробками мелкой. Захочешь потрещать по телефону – отличное местечко.
Тётка подошла к либхеру-нержавейке – почти вплотную – уставилась на ценник и сжала кулаки. На худых руках проступили вены – тонкие синие нитки.
«Сейчас стукнет», – подумал Ждан – даже представил, как тётка лупит по дверце (останутся вмятины или нет?) – и, решив не дожидаться (мало ли), шагнул к ней и поздоровался.
Тётка промолчала. Не услышала, или сделала вид, что не услышала.
– Немец, – сказал Игорь. – Самые надёжные холодильники.
– Знаю, – ответила она, всё так же глядя на ценник, – мы у вас такой брали, год назад.
С прошлого лета цены на либхеры менялись не раз и не два – повышались, понижались – но порядок остался прежним. Если цена на нержевейку и отличалась от прошлогодней, то совсем чуть-чуть, вряд ли кто будет нервничать и считать, что купил втридорога.
– На нём царапины, – тётка наконец-то повернулась и посмотрела на Ждана, – на морозилке.
– Где? – не понял он.
– На морозилке, – повторила тётка, – у нас дома.
– И? – снова не понял Игорь.
– Подсунули хрень, – вены проступили теперь и на шее, – и рады.
– Подождите, – Ждан выставил ладони, – вы осматривали холодильник, когда его привезли. И расписались в гарантийном талоне, что он пришёл без внешних дефектов. Правильно?
– Он был пыльный и мы не заметили. А потом я решила его помыть и…
– Год спустя?
