Ещё помолчал отец. И поведал сыну свои размышления, никому дотоле столь подробно не высказанные:
– Вера христианская далась народу непросто. Много страданий Русь вынесла, прежде чем Бог признал нас своим народом. Князь Владимир в том потрудился премного. И потому великим станет в памяти народной не только по должности своей. Но вот разбоя, что учинили его сподвижники над богами прежними и людьми, в них верующими, по мне, быть не должно.
Сын насупился. Отец резче обычного проговорил:
– Людей много изничтожили. За то, что не готовы были в одночасье веру новую принять. А среди них было ох как много полезных стране! И сильных в ратном деле, и разумом наделённых вдумчивым. Дай им время, они без насилия испытали бы на себе благость Божью. По жизни собственной, по изменениям вокруг. И приняли бы Бога искренне и навсегда. А их сгубили раньше такого срока. И других уничтожили. Тех, какие, может, и не приняли бы веру новую, но службу несли б исправно. Потому как они сыны земли своей, пусть даже и иноверцы. Всем место достойное в стране большой можно и должно найти. Тогда и страна из большой станет великой.
Сын не встревал в речь отца со своими «почему»: не обучен перебивать старших. Хотя разумом и опытом своим был весьма подготовлен задать множество вопросов. Но сейчас вспыхнул. Вспомнил поля по берегам святой для славян реки, засеянные останками убиенных язычников, да рассказы о подобном близких друзей – воеводы Хлебника, целителя Милована, кузнеца Грома, конюшего Соловья, дружинника Удала и многих других людей, по землям русским странствующих.
Ропот сына был вровень отцовскому:
– Так поступать неправедно! Бойню меж людей разожгли. Брата на брата натравливают, сына – на отца. А ведь Бог иному учит…
Мирослав вгляделся в небольшую икону в серебряном окладе, из Царьграда отцом привезённую, и продолжил:
– Батя, затеял я дело. Непростое, но не в этом трудность. Дело это новое для Руси. Ещё никто у нас не лил из сплавов металлических колокола церковные. А я надеюсь их отлить. Много колоколов хочу отлить, звонницу, полную святыми созвучиями. Чтобы красотой звона небесного души людей излечивались, наполнялись надеждами светлыми и пути достижения их праведные отыскивались.
Мирослав говорил тихо, но отец слышал каждое слово и душою и разумом ликовал…
– Отлить колокола, – завершая свою мысль, волнуясь, проговорил Мирослав, – это обет мой, мой взнос посильный для принятия веры христианской.
Димитрий чутко уловил момент, когда надо вступить в разговор. И пришёл сыну на помощь:
– Прав ты, сынок. Человек для принятия веры, готовясь к этому святому действу, должен начинать со своего улучшения, должен творить дела благие. Себе ты выбрал дело труднее, чем у многих. Но для того дал тебе Бог ума и умения поболе других, а великий князь позволил в разных землях искусств полезных накопить. Не сомневайся, делай, что задумал, и Бог тебе поможет. И люди добрые помогут. Но прежде креститься тебе надобно. Крещёным и станешь лить колокола. С Божьей помощью. С ней всё можно осилить. Вера тебе и товарищам твоим даст неведомые прежде силы творения.
Крестили Мирослава торжественно и скромно. В первой деревянной церкви Руси. Крестил греческий священник, уже ставший русским на северной славянской земле.
В эти чудесные мгновения восхождения в веру рядом с Мирославом истово молится его семья – отец, мать, сёстры. Рядом же крестятся товарищи по работному путешествию. И невдали, в праздничных одеждах, – ещё одна большая семья. Крещённая тогда, в Днепре, со всем народом. А в той семье две девы. Одна из них – Любава. Стоит, ни разу взгляда от священника не отвернув, душу всю Богу посвящая. А сердцем рядом с Мирославом. И тот, глаз не сводя с напутствующих перстов и кровоточащих ран Христа, соединяясь с Богом всей душою, сердцем рядом с Любавою.
