Читать онлайн Алла Антонова - Юлькина дача

Не впишусь! Ох, вписалась все-таки. Просто поворот на просёлочную дорогу с берёзками по краям случился неожиданно, несмотря на подсказки навигатора. И вот я резко кручу руль влево и еле-еле не уезжаю колёсами в канаву.

И тут же сердце радостно подпрыгивает: знакомые берёзки! Скоро наша улица! Вспомнилось, как моя кошка Каська, завидев эти берёзки, выпрыгнула прямо в окно машины, устав от долгой дороги, и весело побежала в сторону участка.

Я доезжаю до первой улицы и останавливаюсь. На меня смотрит заборчик, наполовину вросший в землю, покосившийся и почти лежащий на земле. Над ним вьётся коричневым ужом какое-то засохшее растение. За забором наш дом. Да нет, уже не наш – стекла выбиты, из одного окна торчит оборванная занавеска. Краска облупилась, и не понятно, что когда-то домик был синего, как василёк, цвета. За домом заброшенный участок – заросшие крапивой грядки, забывшие секатор кусты. Смотреть горько, как на опустившегося дорогого тебе человека.

Я тихонько стою и думаю: зачем я вообще сюда приехала? Что я надеялась найти? Но стоп, дело есть дело. Скрепя сердце, сворачиваю с нашей улицы и ухожу на соседнюю, граничащую с оврагом и небольшим лесочком за ним. В этом лесочке и есть моё дело, ради которого я здесь.

Было у нас с Люськой одно укромное местечко. Берёза в лесочке за оврагом. Обычная такая берёза. Белая с чёрными крапинками. Думаете, что берёза не может быть укромным местом? А вот и может! Она росла на краю тропинки сразу за оврагом. По тропе ходили дачники. Когда играть в бадминтон или шить наряды пупсам не хотелось, мы залезали на берёзу и сидели там. У меня была своя ветка, а у Люськи – своя. Моя ветка была на полтора метра ниже Люськиной. Она была толстой, удобной и очень надёжной. Но ниже. На самом деле, она была так низко, что проходящие мимо люди могли пожать мне руку.

То ли дело Люськина ветка. С неё и поле передавало привет голубыми пятнышками васильков, и дачники могли тебя вообще не заметить. В общем, эти полтора метра были очень даже значительным расстоянием. Люська могла залезть ещё выше, там уже не было таких толстеньких веток и столько свободного пространства над головой, но можно было найти местечко, чтобы сесть. Когда Люська залезала наверх, она великодушно уступала мне свою ветку. Но тут-то и начинался он – мой позор. Я на трясущихся ногах вставала на свою ветку и, держась за ствол обеими руками, говорила, что мне и так очень неплохо всё видно, что тут очень даже симпатично.

Люська не хотела закрывать глаза на мои слабости и подначивала – ну, чего ты там застряла, залезай давай, садись. Я пробовала, привставала на цыпочки и даже отрывала одну ногу, но надо было оттолкнуться посильнее и прыжком усадить попу. Ровно это же я легко проделывала на своей ветке, но на полтора метра выше – было мне не по силам. Я пробовала залезать на берёзу, когда Люськи не было, надеясь, что без её подшучиваний смогу всё-таки решиться. Но все попытки заканчивались одинаково. Берёза мне не покорялась. Я всё равно могла сидеть только на своей низкой и крепкой ветке.

Я давно выросла и теперь тряслась, проходя по высоким мостам. Оставалась внизу, когда остальные весело взбирались на вершину колокольни по винтовой лесенке. На смотровых площадках вжималась в стенку, и даже на Эйфелевой башне минут пятнадцать уговаривала себя подойти к ограждению и взглянуть сверху на огни Парижа.

И вот, сидя в кабинете психолога и докапываясь до истоков моей боязни высоты, я вдруг вспомнила нашу с Люськой берёзу – и кое-что ещё, спрятанное мной когда-то под берёзой.

Спустя полчаса поисков и раскопок я вернулась к своему старому дому совсем в другом настроении. В кулаке я сжимала маленькую голубую плиточку.

Я ещё раз обвела глазами наши шесть соток и подняла взгляд наверх, к крышам сараев. А там под весенним солнцем подмигивала мне чёрная цистерна. Та самая, к которой я залезала на сарай, тренируя силу воли. Ничуть не изменилась, такая же круглобокая и огромная. Словно тёплый ветерок подул в затылок, принёс майскую сирень, обрамлявшую калитку. Как раньше. Я оглянулась. Да и улица всё та же, а вон домик Люськи! Я побежала к нему – совсем не изменился! Даже цвет свой, коричневый, сохранил. Домик выглядел аккуратно, ухоженно, видно, что живут в нём. На миг вдруг показалось, что сейчас выйдет на порог Люськина бабушка:

– Люсенька! К тебе Юля пришла.

Тогда я была Юлька с угла. Почему с угла? Потому что наш домик был угловой, одной стороной забора выходивший на пыльную проезжую дорогу, а другой стороной – на заросшую зеленью тропинку. Конечно, по этой тропинке тоже могли ездить машины. И ездили. Целых три – зелёный дребезжащий «Запорожец» Ирки с Пашкой, чёрная «Волга» соседа Ивана Михайловича и наша «Копейка», то есть, простите, ВАЗ 2101, серого цвета, именуемый в семействе «Мышь». Мышь по улице не сильно ездила, она заезжала в пятницу вечером мордой в наш проулок только, чтобы затем въехать под навес и остаться там до вечера воскресенья, пока мама с папой не целовали меня на прощание и не пускались в обратный путь. А в конце каникул, груженная сумками с соленьями и гладиолусами, Мышь держала путь к первому сентября.

Люська была моей лучшей подругой. Она жила на нашей улице, чуть в глубине. С торца Люськиной дачи был небольшой овражек и берёзовый лесок за ним. В этом овраге был наш игровой «дом». Полочки, коврик, мыльница – всё самое необходимое для игры и жизни. Я – мама, Люська – папа. Почему так? Да просто Люська была старше меня на пару лет и на пару голов выше.

Иногда к нам приходила Люськина бабушка и ругалась, что мы опять сидим в кустах, и нас украдёт любой проходимец, а мы и пикнуть не успеем. Но тогда выходил Люськин дедушка и говорил, что тот, кто этих девиц украдёт, быстро об этом пожалеет, и подмигивал нам. Бабушка сердилась на него, что он нам потакает. А Люська обнимала дедушку и радостно кричала: «Спасибо, дедуль». Он гладил её по голове и серьёзным тоном добавлял:

– Если кто приставать начнёт, сразу орите как можно громче!

У нас была многодетная семья – пятеро пупсов. Когда мы не сидели в овраге, то раскладывали на капоте нашей машины или на крыльце тряпочки и шили им наряды. Сарафаны, футболки, штаны, трусы. У наших пупсиков одежды было больше, чем у нас самих.

Зимой, когда дачный сезон заканчивался, и мы разъезжались – я со своими тремя детьми в Москву, а Люська со своими двумя – в Люберцы, мы писали друг другу письма. «Дорогой папа, жаль, что ты в командировке. Дети ведут себя хорошо. Света получила двойку по математике, но она её обещала исправить». «Привет, мама! Свете конфет не покупай, пока двойку не исправит. Как дела у Леночки и Валеры? Юра и Аня со мной, оценки нормальные. Тебе передают привет». Все письма писались в двух вариантах – одно нормальное от Юльки и Люськи, второе от мамы и папы. Пупсы высаживались в рядок, и им зачитывались письма командировочных родителей.

Встреча семейств происходила на майские праздники. Тогда не было принято спрашивать о планах на майские, планы были у всех одни – открывать дачный сезон и копать, рыхлить, сажать. Мышь набивалась доверху ящиками с рассадой, и среди помидоров и капусты сидела я со своими пупсами. В первый день до игр дело доходило редко. Отмыть дом, разложить вещи, первые дела в огороде – я успевала только сбегать поздороваться с Люськой. Люськина бабушка ахала: как выросла-то, как повзрослела! Я же никакой разницы в себе не видела и вместе со своей бабушкой ахала над Люськой: как выросла-то, как повзрослела. Дела в огороде находились и во второй день, и в третий. Нет, копать сбитую после зимы землю, часто ещё непросохшую и чавкающую под калошами, нас, конечно, не привлекали, это было занятие для пап и дедушек. А вот после этого разметить грядки, выкопать лунки вдоль натянутых верёвочек, воткнуть в лунки тощенькие трясущиеся будущие помидоры или огурцы – это было по силам. Так что полдня трудились со взрослыми, а уже ближе к вечеру встречались, чтобы порисовать вместе, попить чаю и похвастаться обновками для пупсов. Майские праздники пролетали быстро: два-три дня – и снова школа, ещё пара писем в Люберцы и нетерпеливое ожидание летних деньков.

Я сидела на табуретке и горько рыдала. Баба на чайнике! Да сама она на чайнике! Хотя даже «на чайнике» было не так обидно, как «баба». Ну что она вообще такое придумала!

Бабушка зашла в комнату:

– Юлечка, что ты заливаешься белугой? Что случилось? Болит что-то?

Я потрясла головой.

Ну как вот бабушка не понимает, что, если бы у меня что-то болело, я бы лежала и ругалась, злилась, но точно бы не рыдала. Нет. Но меня назвали «бабой на чайнике»! И кто! Я заревела ещё громче.

– Юль, ну, пойди на улицу сходи, чего в домике с утра сидишь, –

бабушка не знала, как подступиться ко мне такой – красной и ревущей.

– Не пойду, баааа. Я тут буду сидеть.

Бабушка начала терять терпение:

– Ну наревёшься – выходи, небось, Люся тебя потеряла уже.

При имени вредины Люськи я бросилась на кровать рыдать в подушку.

Бабушка вышла из дома, и я постепенно умолкла. Ещё пару раз всхлипнула и пошла за полотенцем – вытирать опухшую физиономию.

Бабушка просто не знала, что Люська сегодня ко мне уже заходила. Поэтому мы и поругались. А всё из-за юбки.

Бабушка сшила мне юбку – синюю в мелкий цветочек и с мелкими кружавчиками по низу. Я этой юбкой вчера весь вечер любовалась. К ней отлично подходила футболка с салатовой полоской. Правда, бабушка хмыкнула и пробормотала что-то вроде «а не было ли у нас в роду цыган», но мне наряд нравился. И длина у юбки была не то, что у остальных моих юбок и платьев. Все они были, в основном, короткие, детские. А эта юбка была чуть ниже колен. Это, кстати, было очень кстати. Потому что ещё две недели назад мы играли в «казаки-разбойники», и, догоняя Иринку, я так шлёпнулась, что колени до сих пор были украшены коричневой коркой. А ещё я недавно пропалывала свёклу, поэтому, кроме корочки, на коленях красовались свежие царапины. Ну ведь, стоя на коленках, пропалывать было удобнее. Короче, замечательная юбка очень удачно прикрывала подбитые коленки и делала меня минимум на пару лет старше.

Очень мне нравилась моя новая юбка. Ровно до сегодняшнего утра, когда заявилась Люська.

– Ой, какая юбочка, – сначала воскликнула она. Но потом поджала губы и разглядывала меня с непроницаемым видом.

– Нравится, Люсь? – гордо спросила я. – Мне её бабушка сшила!

– Ну, не очень, – сказала наконец Люська. – Ты в ней, как баба на чайнике!

Я просто задохнулась.

– Да ты что! Такая юбка красивая, смотри!

Я покружилась, и юбка встала вокруг меня колокольчиком.

– Не очень, – повторила Люська, не глядя на меня. – Гулять в ней не ходи лучше.

А потом она вдруг засобиралась домой, будто бы бабушка попросила её набрать ягод на компот.

Мне даже не хотелось уговаривать подругу остаться.

Когда Люська ушла, я пододвинула стул, залезла на него и стала смотреться в маленькое зеркало на стене. Я показалась себе неуклюжей в этой длинной синей юбке, и чего я тут развоображалась. Я сняла её и заплакала. Идти гулять в юбке совершенно расхотелось. Но и все остальные юбки и штаны стали казаться ужасно старыми и некрасивыми.

Баба на чайнике. Я всё примеряла и примеряла к себе эти слова. Пока мне не начало казаться, что я и правда сижу тут на стуле, как на чайнике, и вокруг меня расстилается пухлая пышная юбка, и лет мне под пятьдесят, и никому и никогда я уже не понравлюсь. На этих мыслях меня и застала бабушка.