А вот на втором космонавте уже испробовали все суточные физиологические процессы. И убедились: жить в Космосе можно. Он первым провёл испытания системы ручного управления, выполнив ряд маневров корабля.
– Спалось, – помню, сказал, – отлично. Но очень не долго. Проснулся, но… потом снова заснул, да так, что немного лишнего проспал. А самое противное состояние было – это непривычность невесомости, и глубокое чувство одиночества. – И спросил: – А как бы ты себя чувствовал в кабине один на высоте 10000 метров без экипажа более суток? (Как раз и разговор был на этой высоте при полёте в Москву).
– Довольно неуютно бы чувствовал, – ответил я.
Да, вдвоём было бы много проще и легче. В том числе и психологически. Тяготило то, что ничего от него, как от пилота, не зависело. Всё делала автоматика. Ему только разрешили испробовать ручное управление в полёте по орбите. Задумываться там особо времени не было.
А на земле уже учли после полёта всё, им испытанное, и по одному на орбиту в дальнейшем после гибели Комарова запускать перестали. Только двоих и в скафандрах. Хотя однажды запустили и троих, как американцы. Но без скафандров. Чем это закончилось, все знают.
Почему без скафандров? Да просто места в них в кабине для троих не хватало. Пришлось пойти на грубейшее нарушение – даже катапульту убрать. Кто виноват и зачем такая спешка?
Ничего на это не ответил тогда генерал-полковник. А ведь это вопиющее нарушение систем безопасности. Ну да это всё сегодня уже можно найти в интернете.
Откуда шли тогда все команды догнать и перегнать? Про политбюро ЦК КПСС не все ещё забыли? У американцев полетели трое, а почему у нас меньше? Сейчас можно узнать, что на корабле, на котором полетел Комаров, нельзя было лететь – много недостатков и серьёзных – и на это есть его особое мнение. Но он полетел. Не полетел бы он, полетел бы Гагарин. Он был дублёром.
А к чему такая спешка? Да вот… Первое мая на носу. Присовокупили к празднику. Тогда у нас всё к праздникам революционным подгоняли.
А через 3 года после знакомства я узнал, что Германа Степановича не стало.
Ещё ранее, несколько лет назад в пилотском свидетельстве на последней чистой странице он мне оставил свой автограф. Хотя это было категорически запрещено.
– Не боишься, что документ сочтут не действительным? – спросил он.
– С такой-то подписью? – ответил я.
Тогда он достал визитку депутата Государственной Думы с уже званием генерал-полковника, с домашним и рабочим телефонами и сказал:
– Если будут проблемы – звони.
И пока Герман Степанович был жив, ни один инспектор не осмелился оспорить мой профессиональный документ. Только спрашивали, откуда я его знаю? Но после его смерти местные авиационные чиновники пытались моё свидетельство погасить, приказав сдать «испорченный» документ, считая его не действительным из-за посторонней записи.
И тогда мне пришлось бы пройти длительную мороку по сдаче экзаменов и зачётов в территориальном управлении, а, возможно, и на ВКК в Москве для получения нового свидетельства первого класса. Но я не сдал. Просто аккуратно заклеил страницу по краям бумагой того же цвета и от меня отстали.
Ныне свидетельство, с уже теперь отклеенной страницей, лежит дома, как память о встречах с простым и неординарным человеком. Визитка, которую он мне вручил на высоте 10 000 метров, тоже цела. И лежит дома в знак памяти вместе с уже теперь не действующим пилотским свидетельством.
