– Девоньки, а когда вы работаете?
– Надоело нам работать, – сказала Елена Маленькая, – мы перешли на самообслуживание.
– Так не выписывают газетенку.
– Зато нам удобно, – вставила Елена Большая. – В редакции и парикмахерская, и столовая, и переговорный пункт, и справочная, и товары первой необходимости.
– Хватит, надоело. Липовые чиновники, липовые депутаты. Буду баллотироваться в мэры…
В приемной мэра города Анны Никитичны Ершовой собрались местные начальники.
– Как вы думаете, возьмет нас в свою команду новый мэр или пора подыскивать другую должность, – спросил Эдуард Вениаминович из потребительского союза.
– Не верю я, что 70 процентов горожан за нее проголосовало, – высказал сомнение начальник городского рынка.
– А что тут непонятного: была почтальоном, все ее знают, – вставил главный коммунальщик.
– И она знает всех, в том числе и нас, – подтвердил начальник почты.
– Скорее всего, не подпишет Анна Никитична наши заявления. Не только она, все знают, как мы попали в свои кресла, – заявила редакторша.
Раздался звонок телефона, незнакомая присутствующим секретарша сняла трубку, послушала и утвердительно кивнула головой.
– Сегодня приема не будет, Анна Никитична знакомится с новыми работниками мэрии, – сказала весело она.
На перекрестке дорог, где степной ветер гонит серые волны ковыля к далекому Узеню, встретились двое, с котомкой и рюкзаком.
– Здорово, Пахом! Узнал меня? Петров я с Ежей.
– Здорово, Устим! Как не узнать, вместе выросли. Как там в Ежах? Как Кондрат Иваныч?
– Ничего, хромает. На баб поглядывает, которые остались. А в Суслах как: не все померли?
– Тоже одне бабы остались. Летом раком на огородах, зимой самогонку глощут.
Порыв ветра донес далекий рокот машин.
– У вас ишо работают, а у нас Кузькин, не видеть бы его мать, все межи и доли наши распахал и засеял озимкой. Себе зерно – нам солому.
– Жук-кузька, – рассмеялся Устим. – Будя о нем. Ты вот скажи, Пахом, как у вас в Суслах поживает моя родня Алевтина Маркеловна со своим непутевым мужем Кузьмичом. Бывало, напьется, все расколет. Алевтина последние тарелки за образами прятала.
– Теперь угомонился, на погосте он, как и остальные мужики закрывши рот лежат. Да ну их всех к лешему, земляк. Давай пообедаем, чем Бог послал. У меня есть лук, сало, вареная картошка.
– У меня самогон.
В степи всегда ветер. Кружился он вокруг них, гоняя волны травы, хотел сгоряча свалить дерево у засохшего пруда, схватил за ветви, но мало было силенок, сорвал только листья.
Они не замечали потуги ветра, окунувшись в приятные воспоминания.
– Помнишь, Пахом, учетчицу бригады Аксинью. Заря завидовала ее румянцу. Мы обои за ней ухаживали, а она тянулась к Григорию. Не знаешь, как жизнь у нее сложилась?
– Эх, дорогой Устим! В чем наша беда. Все интересуемся, как ее, твоя, моя жизнь сложилась. Тольки на старости лет я понял: слаживать ее надо самим…
Они пошли, обнявшись, к далекому опоясанному узкой лентой Малого Узеня горизонту, напевая песню втроем – Пахом, Устим и ветер.
Деревня прижалась к кладбищу, вокруг которого разрослись деревья. А вот ограда осыпалась: заржавели гвозди, упал сгнивший штакетник.
Каждый, кто ехал по дороге, видел разрушенную временем ограду, но по привычке надеялся на хозяйство. Хотя остался в деревне вместо колхоза один фермер.
Говорили ему:
– Поправь ограду, ночью все чаще снятся мертвецы. Скоро навещать будут.
