– Пахомыч, махнем через Узень, мы мигом. Есть бандероль, письма, телеграмма.
– А если вода еще поднимется на метр, не до телеграмм будет.
К почтальону подбежала продавщица Галя:
– Передай дочке гостинец, на сносях она. Поцелуй за меня.
– Сколько дочке-то? – спросил Пахомыч.
– Восемнадцать.
– Тогда и я ее поцелую.
– Вон, свиноматку целуй, смотрит на тебя с благодарностью: не рискнула с поросятами в животе в ледяную воду прыгать, в лодку попросилась, – пошутила Маркеловна.
– А свиньи – умнейшие животные, вон как форсируют Узень, организованно, точно солдаты, без лишнего хрюканья. Буду сейчас перевозить тяжелобольных и сильно беременных, а надо было загодя.
– На ловца и зверь бежит, – схватил Маркеловну у больницы за руку доктор Игорь Сергеевич. Во рту у него дымилась сигарета, успокаивая людей. – Медсестер нет, а ты баба опытная, санитаркой работала. Будешь сопровождать девчонку, еще вчера должна была родить. Никаких нет. Все будет окей.
Сопровождала Маркеловна ту самую дочку продавщицы. На самой середине реки, сейчас раз в десять шире и быстрее, надумала Аня рожать. Пахомыч не знал что делать. Было спокойней, когда упал с лодки и добирался до берега, ухватившись за хвост борова. Орала Аня так, что даже на костылях бежали к реке больные, а на другом берегу скопилось пол – деревни.
– Давай, Анка, в книгу рекордов попадешь, посреди половодья степняка родишь, – кричал пьяный и мокрый с головы до ног скотник Василий.
– Маркеловна, на тебя надежа, – старалась перекричать его мать Анки.
Пахомыч чуть не заплакал, когда заглох мотор, с перепугу не на тот рычажок нажал. Греби хоть ладошкой, она у него как весло – работал всю молодость молотобойцем.
Спокойной казалась одна Маркеловна. Разорвав на пеленки свое платье, она оставалась в одной рубашке.
– Все нормально, – сказала Пахомычу, – Ты же мужик, заводи мотор.
Мотор затарахтел вместе с криком ребенка. Вот тут и покатились слезы из глаз, а, может быть, Узень плеснул в лицо водичкой – кто его знает? Главное, человек родился. Вон как оглашает криком водное пространство. Хлопали люди в ладоши, кричали «Ура!»
На носу лодки сидела Маркеловна, прижав к груди маленький сверток. Мадонна!
Потом местный художник и ваятель слепит из гипса скульптуру: в лодке – роженица, рядом – сельский почтальон с ребенком на руках, и за рулем – Пахомыч.
Почтальон Никитична не смотрела телевизор, не читала газет. Кажется, родилась с почтовой сумкой. К концу рабочего дня ее ноги гудели как телефонные столбы, а дома пять внуков…
Если бы не точки психологической разгрузки или загрузки (она еще не определилась) был бы кердык.
День выдался летний. Люди обнажились, некоторые чересчур. Незнакомых не было, поэтому кивала головой всем, обязательно отвечала на реплики.
– Сумка тощая, Никитична. Не выписывают газетки? – спросил уборщик с первого участка.
– В школу иду, учусь в пятом классе. Без среднего образования только в дворники.
Продавцов кваса и воды было столько, что слышались глотки людей, заливавших в перегревшиеся тела прохладные напитки.
– Никитична, хочешь кваску? – позвала стоящая у киоска женщина. – Как «Мерседес» побежишь.
– По ямам-то и кочкам? Как бы на костылях почту не разносить.
– Так ты побеспокойся, по просьбе трудящихся.
– Статус не тот, почтовая сумка мешает. Могут и по собственному желанию…
Зашла в больницу, чтобы отдать врачу – эндокринологу заказное письмо.
