Юноша и Зверь. [история чёрного серебра] - страница 21

Затем из-за кулис нарочито степенно и важно вышел молодой человек в тоге и в лавровом венке и, встав в позу, стал читать пролог. Зрители зааплодировали, кое-кто не удержался от смешков – вполне, надо сказать, ожидаемых. Начиная этим и кончая свадьбой веронских влюбленных, все первое действие было сыграно легко, просто, без запинки, то с искренними слезами на глазах, то с изрядной долей юмора, порою на грани фарса.

Впрочем, все молодые актеры ведь понимали, что они не в Александринском театре, что сегодня праздник, и что зрители собрались в ожидании простого студенческого представления. Декорации были условны, костюмы – напротив, пестры и разнообразны. Джульетта, например, была одета в платье явно из эпохи ампира, Тибальт все время проходил в каком-то сценическом, блестящем подобии кольчуги, зато с повязанной на плече красной лентой, отмечавшей его принадлежность к семейству Капулетти. У Меркуцио же в костюме были вещи, явно позаимствованные из облачения шута или Арлекина, что, однако, не нарушало, а скорее дополняло его образ.

От всего этого спектакль вышел по-настоящему площадным, задушевно-балаганным – истинно Шекспировским.

Никто не смотрел, затаив дыхание, – многие переговаривались, перешучивались по ходу пьесы, спокойно вставали, чтобы выйти покурить или взять что-то с «буфета», при этом уверенные, что никого ничем не обидят. Сцена и зал невероятно чувствовали друг друга.

И все актеры были так красивы! Не физически, не чертами – далеко не все они являлись эталонами красоты – но каждый излучал необыкновенный свет. Казалось, что то нежное, сокровенное нутро, которое люди обычно таят ото всех, эти молодые, талантливые актеры сейчас открыли – разорвали толстый кокон и показывали светящийся мед своей души всем желающим, держа его на раскрытых ладонях, как дети. Они еще прожили на сцене так мало жизней, образы еще не успели нарасти на них, как слои папье-маше.

Друзья просидели в студии весь вечер. После окончания спектакля началась общая кутерьма: доедали остатки еды с «буфета», посылали кого-то за новыми порциями, заводили граммофон, через пять минут его выключали и играли на пианино. Юра, как всегда, взялся спорить с Димой о религии, о душе и человеческой совести. Юленька побежал говорить по очереди со всеми актерами, выражать им свое восхищение.

А Саша наблюдал за происходящим, просто наслаждаясь течением жизни вокруг себя.

– Кононов, у тебя такая блаженная физиономия, – заметил Волков, вернувшийся на подоконник отдохнуть от праведных споров.

– Я… – Саша потянулся, а затем блаженно прикрыл глаза. – Я довольная, толстая жаба на теплом камне посреди реки. И я не слышу, как ты смеешься, глупая гиена.

Расходиться народ начал часов в девять. Саша с Юрой решили, что пора бы и им честь знать, отловили среди гостей Юленьку, подозрительно молчаливого, а следом за ним и Диму. Последний впрочем, уходить отказался – у него в этой компании было несколько приятелей и знакомых, с которыми он давно не виделся. Он только попросил Волкова, жившего с ним рядом, заглянуть к нему и сказать домашним, что он не придет ночевать.

На лестнице в парадном выяснилось, что Юленька хлебнул лишнего. Поступь, не подводившая его на ровной поверхности, никуда не годилась на выложенных плиткой ступенях.

– Юлька! – рявкнул на него Волков, придерживая за шиворот. – Ну ты и разговелся. Я-то думаю, чего он молчит, не сопротивляется, когда его уводят.