– Я хотел бы стать писателем, если можно.
– Можно, всё можно, если захотеть.
– Я захотел.
– Нет, ещё недостаточно сильно. Ещё что-то мешает сосредоточиться только на этом желании.
Он был чрезвычайно проницателен. Возможно, огромные глаза-локаторы, или глаза-антенны – так он, кажется, писал, помогали ему улавливать нюансы моего состояния. Я сказал:
– Да, перед тем как стать писателем, я хочу кое-что изменить в моём прошлом. Я вам уже говорил. Поэтому, собственно, я и разыскивал вас.
– Да, конечно, сновидения тогда прекратятся, вы правильно это понимаете. Я вам это обещаю. Я обещаю, что помогу вам изменить то, что вы хотите. Но изменить – не значит отменить совсем.
– Недавно я написал роман. Наверное, не самый лучший. Может, даже самый что ни на есть посредственный. Но только там имеются слова: не верь ничьим обещаниям.
– Это неправильные слова. Эти слова нельзя говорить обо всех без разбора.
– Там ещё есть слова о том, что предают всегда те, кому веришь.
– Такие слова нельзя говорить никому, а тем более писать в романах. Написанное слово имеет огромную силу – большую, чем произнесённое. Поэтому писатели должны быть осторожными. Если вы хотите стать писателем, вы должны в первую очередь все слова примерять к себе самому. Разве вас всегда-всегда предавали?
Я снова вспомнил Ибрагима и сказал:
– Нет, не всегда. Один человек спас мне жизнь.
– Ибрагим? Вы ему поверите, если он вам что-то пообещает?
– Он ничего мне не пообещает: его больше нет.
– Его нет здесь и сейчас, – сказал он. – Всего лишь здесь и сейчас. Но вы не хуже меня понимаете, что он есть, есть где-то рядом, совсем недалеко, – и, заметив мой протестующий жест, добавил тоном, не терпящим возражений: – Вы его чувствуете. И вы меня хорошо понимаете, и вы ведь знаете, что на самом деле где-то там, внутри, в глубине, вы меня слушаете и понимаете ещё лучше. Так, может, хватит переливать из пустого в порожнее? Раз вы хотите что-то изменить, давайте сделаем это.
– Прямо сию минуту? – опешил я.
– Прямо сию минуту и начнём. Самое большое странствие начинается с первого шага.
– У вас есть волшебная палочка?
– Есть. Только не волшебная. Вы скоро всё поймёте, но сначала вы должны мне поверить…
– Я никому и ничего не должен.
– …поверить, что я это умею, – продолжал он, не обращая внимания на мою последнюю реплику. – Субъективная категория веры – это первый этап формирования объективного знания. Необходимый этап. Но давайте не будем забегать вперед. Делайте то, что я вам говорю. Делайте сначала просто механически, как отличники зубрят урок, не стараясь ничего понять. Понимание придёт позже – мы об этом уже говорили, – и тогда вы будете использовать этот феномен осознанно. А пока… у вас отличный ежедневник.
Да, свой ежедневник в кожаном переплёте я купил в Англии.
– Там найдётся чистый разворот?
– Найдётся, – ответил я.
– Ручка у вас тоже классная, – словно издевался он.
Четырехцветная ручка попала ко мне тем же путем, что и ежедневник.
– Я подарю её вам, когда буду уходить.
Он обрадовался:
– Только не забудьте. Впрочем, я вам напомню, – и, словно извиняясь, добавил: – У меня никогда не было классных вещей. Я всегда донашивал то, что оставалось от старших. Это унижает, это очень сильно унижает, когда у тебя нет ничего, что бы купили специально для тебя. Вы меня понимаете?
– Да, – кивнул я и снова посмотрел на него.
Он сидел в синем линялом байковом больничном халате (слава Богу, без маслянистых пятен), из-под которого виднелся серого цвета заношенный свитер. Наверное, ему было холодно: кончик его жёлтого носа покраснел. И мне стало неловко: это из-за меня он терпит холод и неудобства. Но – ничего не поделаешь – в фойе нам бы не дали спокойно поговорить. Да и я ведь пообещал ему ручку. Как компенсацию за причинённые неудобства.
