За дверью, в ночи - страница 7

Я пришел сюда сам, своими ногами.

Я стою посреди созданного мною и для меня образцового совсем недавно городка, причесанного и напомаженного, надушенного и прилизанного.

И я жду.

Что скажут они, как поведут себя они, какую участь мне уготовили они?

Те, что скрываются за дверьми и окнами.

Я закрываю глаза, принимая и смиряясь.

И тут, вдруг, свершается, выходит луна, и освещает все вокруг, и бьет ярким светом мимо меня, бросая тени, очерчивая линии и предвещая всю последовательность событий.

Эту ли команду все ждали? Сигнал, знамение, указующий луч маяка?

И замерло все, и ничего не происходит так невыносимо долго, что я сам теряю терпение, и мучаюсь и ненавижу эту незаслуженную пытку.

Открываю глаза и вижу лишь черное и белое. Чернильно-черное и бледно белое. День и ночь смешались на контрасте. Свет луны разрезал весь мир напополам, четко отделив уголь от снега, вскрыв всю сущность зла до самых его корней.

Но не это занимает мои мысли, и не думаю я более о навязчивых понатыканных справа и слева густо дверях и окнах, не помышляю о тварях, что скрываются за ними, а смотрю лишь во все глаза на черную землю и белый забор. На белый забор и на черную тень на нем. Единственную тень на всей улице. Единственную тень на всей планете, которая только и осталась в свете луны. Эта тень страшна своими очертаниями, она поражает своими размерами, она убивает своей реалистичностью, гибкостью и статью животного, хищного, яростного, жестокого. И вижу я все до мельчайших подробностей, до самых мелких деталей: и вздыбленную на загривке шерсть, и мощные изгибы тела, и частокол зубов, торчащих из пасти.

И поворачивается эта тень ко мне и смотрит мне прямо в глаза, проникая вглубь и исторгаясь из этой самой глубины.

А за моей спиной одиноко, но честно, без прикрас, светит луна, и смотрит на меня, одиноко стоящего на улице, посреди притихших тварей, что скрываются за дверьми и за окнами.

А утром я покинул тот городишко.

Уехал навсегда.

Но, как и сказал в самом начале, не нашел его потом более ни на карте, ни на путеводителях, словно не существовало его и в помине.

Он появился у дома ровно в ту секунду, когда последний луч солнца погас на горизонте, забыв после себя кровавое зарево ушедшего дня. Черный костюм, черный галстук, черные очки. В другое время это бы выглядело, как избитое клише. Но, как же было не поддаться искушению побыть самим собой на претенциозном людском маскараде!

Двухэтажный дом в престижном районе города, сдержанный, предельно выверенный церемониал у входа. Рукопожатия, строгие кивки, тронутые печалью лица – ритуал, изысканный спектакль, отточенный поколениями, чтобы обозначить, подчеркнуть момент ухода одного из своих представителей, скромную, но достойную эпитафию. Присутствующие выражают свою скорбь, раскрывая целую гамму чувств: от осмысления понесенной потери до стоического принятия бренности их существования, через сопереживание и единение, до станции подведения итогов невосполнимой утраты и невыносимой, горькой, как синильная кислота, необходимости двигаться дальше, не смотря ни на что, на фоне тщательно подавляемой радости от того, что провожают не тебя и твоя конечная еще не скоро.

Ярко освещенная терраса, несколько невысоких ступенек, ядовито зеленый газон в лучах придорожных фонарей. С каждым шагом, приближавшим его к дому, он чувствовал все большую уверенность и спокойствие, вдыхая чудесный прохладный воздух близкой ночи, наполненной музыкой шумного города: гудящих улиц, далеких разговоров за тысячами окон, звенящих проводов вдоль мостовых, хлопаньем крыльев невидимых птиц в затухающей синеве над головой, перестука шагов, дроби вагонов метро глубоко под землей, шороха шин, беззвучного смеха, отраженного множество раз от стен из стекла и бетона. Он любил это время суток. Вернее, полюбил его не так давно. Оно наполняло его энергией, желанием, ощущением полноты бытия, а самое главное – он ощущал любовь, горячую, страстную, пульсирующую во всем сущем. Любовь самой ночи, встречающей долгожданное дитя.