Спорить было бесполезно, и в среду я потащился в школу. Директрису, на удивление, вспомнил: всё та же надменная сука. Когда вошёл в кабинет, она ещё минуты две-три изображала дикую занятость: неотрывно пялилась в экран компьютера и типа увлечённо печатала. Но я ж прекрасно видел, как её толстые пальчики совершенно бессмысленно плясали по одним и тем же клавишам.
Наконец директриса оторвала взгляд от экрана и потребовала документы. Взяла протянутую ей ID-карту, вбила номер и уставилась на меня с неожиданным интересом.
– Ты ведь учился у нас.
– Учился.
Она моё досье вдоль и поперёк, кажись, прочитала, а там было и про развод родителей, и про постановку на внутришкольный учёт, и про арест трёхлетней давности, и про грёбаный принудительный привод к психиатру. Как бы так себе заслуги. И я ничуть не сомневался, что она даст мне знатного пинка. Но она спросила вообще не о том.
– Как ты с такой хорошей успеваемостью провалил экзамены?
– Мама умерла. Если можно пересдать, будет замечательно.
Директриса едва не задохнулась от возмущения: конечно, ей было выгоднее зачислить меня в выпускной класс, чтоб мои итоговые успехи закрепились за её школой, типа показатели, конкуренция и всё такое. И точно: заявление она приняла без вступительных тестов и дополнительного интервью, ссылаясь на сопроводительное письмо социальной службы. Будто оно имело значение!
Папаша остался доволен.
Мне же тошно было от всей этой череды событий. Отвлечься помог Грик. Мы ж договаривались встретиться в пятницу, а я вообще забыл. А вот он помнил, позвонил, назвал свой адрес – тот же Солнечный проспект, – сказал приходить и даже не стал прощаться, типа скоро свидимся.
Раньше Солнечный упирался в лесопарк, а теперь вместо деревьев здесь высились дома́ со стеклянными балконами. Под ногами блестел новенький асфальт, хотя на проспекте всегда укладывали брусчатку. И всё вокруг было знакомо-незнакомым, как сюжет давным-давно прочитанной книги.
Солнце жарило спину и затылок. А к вечеру обещали дождь. Вообще, погода уже попортилась, лето ползло на последнем издыхании. Хотя, кажись, зима в Кланпасе никогда не была холодной. Здесь даже снега ни разу не было. Ни одной грёбаной снежинки. А вот в Лавкассе наоборот. Каких-то пять сотен километров, и такая разница. Наверно, из-за гор.
А на горы мы так и не поднялись. Как-то собрались с мамиными коллегами поехать на горнолыжный курорт аккурат перед Новым годом, но планы, как, в общем-то, и следовало ожидать, пошли в задницу, и никуда мы не поехали. Мне вроде двенадцать было, реветь хотелось дико. Но пришлось нагнать, что всё ладно, чтоб мама не расстроилась.
Я и так её слишком часто расстраивал.
До нужного дома я дошёл внезапно, набрал Грику. Он пригласил подняться. Кажись, это у него мы трескали охренительные булки с ягодным джемом.
На шестой этаж я топал пешком, вслушиваясь в поразительную тишину подъезда. Кроме моих шагов и сбитого дыхания, вообще ни звука не было. Даже дико стало, а в башке хороводила херня про мёртвые города, призраков и всё такое.
Кстати, учился со мной в классе Роджер Оболёв, и всякий раз, как мы приходили к нему в гости, его отец-военный, типа по секрету, начинал вещать про чудовищ с глубин и неопознанные летательные аппараты. Мы с пацанами забавлялись, что это, наверно, второй ковчег вовсе не разбился, а шарится во мраке космоса и в душе не чает, что мы устроились на А́ккере.
