– Ну ладно, давай, соберись уже. Тебе сейчас принимать вновь поступивших, и один из них – ВИП.
Я поставил кружку на стол, поправил узел на заслуженном университетском галстуке и взглянул на Эрика в надежде получить одобрение моего внешнего вида.
– Что скажешь? – уточнил я.
– Ну прямо настоящий яппи.
Я не был уверен, критика это или комплимент. В попытках прояснить, что я, собственно, собой представляю, сотрудники тюрьмы ухватились за мысль о том, будто я – молодой городской профессионал, то есть яппи[5]. Наверное, это было бы правильно по отношению к моим кембриджским однокашникам, большинство из которых отправились работать в Сити[6] и очень скоро в полной мере вкусили финансовых щедрот эпохи тэтчеризма[7]. Я же понимал, что хочу пойти другим путем. Для меня важнее приносить пользу обществу, помогать людям. Однако выяснилось, что новым коллегам требуется какое‑то более здравое обоснование моего решения стать тюремным начальником, поэтому я не стал оспаривать их ошибочные выводы.
Правда, несколько раз пытался объяснить свой выбор работы, но мои разговоры об общественном интересе, идеалах, надеждах, исправлении и искуплении вины всегда наталкивались на жалостливые взгляды, раздражение и полное недоумение.
Ну что ж, яппи так яппи.
На самом деле с выбором карьеры мне помог как раз бывший директор тюрьмы Уормвуд-Скрабс, Джон Маккарти. Он уволился из пенитенциарной системы в 1981 году на фоне общественного резонанса, вызванного его письмом в газету The Times, где он высказал обеспокоенность по поводу переуплотнения тюрем и мнение о полной неспособности министра внутренних дел решить проблему. В письме Джон заявил, что не готов работать «управляющим гигантской пенитенциарной помойки». Впоследствии, давая пояснения по поводу отставки, сказал также, что «не мог примириться с нынешним состоянием пенитенциарной службы и направлением ее развития». Таким образом Маккарти давал понять, что существующая система просто содержит заключенных на балансе, а не помогает им исправляться. Понятно, что все это меня озаботило, – ведь если он прав, стоит серьезно задуматься о других вариантах карьеры.
В период, когда в своем письме Джон возмутился переуплотнением тюрем, в них насчитывалось около 43 000 заключенных. Сегодня их почти вдвое больше, и, невзирая на постройку новых зданий, проблема остается.
Я разыскал адрес Джона, написал ему о своих сомнениях относительно поступления на работу в пенитенциарную службу, и он любезно согласился встретиться за ланчем. Джон был мил и приветлив, а суть совета заключалась в том, что я должен самостоятельно выбирать жизненный путь и принимать решения, наиболее соответствующие моим ценностям и устремлениям. Возвращаясь поездом в Кембридж, я наивно и самоуверенно решил, что действительно способен продолжить его дело и совершить в этом плане больше, чем удалось ему. Тем не менее совет Джона не утрачивает актуальности, в наши дни сам я рекомендую то же многим молодым людям, выбирающим профессиональную стезю. Некоторые сомнения все же испытывал, но наивность и самоуверенность подкрепляло не менее выраженное желание попробовать принести пользу людям, находящимся на самых дальних задворках общества. После длительных раздумий я решился. И считаные месяцы спустя перешел от абстрактных научных изысканий к решению реальных общественно‑политических проблем, оказавшись лицом к лицу с самыми настоящими живыми людьми, которых напрямую затрагивали мои решения.
