– Когда вы видели девушку, она была одна? Или с кем-то?
– Одна.
– А что она делала? Может, по телефону говорила?
– Нет, по телефону она не говорила. Просто медленно шла по улице. Очень грустная.
– Вы даже это разглядели в темноте?
– Конечно. Там ведь фонари горят.
– А вы не видели, к ней кто-нибудь подходил?
– Нет. Она была одна. И никто к ней не подходил.
– Вы ее часто видели?
– Последние несколько дней – постоянно. Мы ведь в соседних домах живем. Правда, Наташа долго здесь не жила, но теперь вернулась.
Значит, все-таки Терентьев убитую хорошо знал, если называет по имени. Может, они даже и общались.
– А вы давно знали Наташу?
– С тех пор, как она сюда переехала.
– Вы общались с ней?
– Да, бывало.
– И о чем общались?
– По-разному. Бывало, встретимся, поздороваемся, поговорим да и разойдемся каждый в свою сторону.
– Наташа вам что-нибудь рассказывала о своей жизни?
– Мало. Мне не важна биография человека. Главное – что у него в душе.
Нет, ну точно чудак, снова мелькнуло в голове у сыщика.
– А в тот вечер вы разговаривали?
– Да. Но недолго.
– Не помните, о чем говорили?
Мужчина неопределенно качнул головой.
– Наташа была очень расстроена. Почему – не говорила, но мне кажется, что это из-за любви. Я спросил, не нужна ли ей помощь, но она отказалась. Она считала, что должна справиться с этим сама, а я ничем не смогу ей помочь.
Да уж, этот Терентьев явно не относился к числу хороших знакомых или приятелей Савиной. Обычно молодые девчонки могут поплакаться даже малознакомым людям из-за любовных передряг и неудач. Но Лев Иванович помнил и то, что не стоит обобщать – люди все же разные. Кого хлебом не корми, но дай вывалить на собеседника все свои печали и горести, а кто-то и под пушкой не расскажет о том, что в душе творится, даже близким.
– И все?
– Все.
Негусто, оценил Гуров. Хоть рассказ Терентьева и подтверждал слова секретарши Карины, что Наташа в тот вечер перед смертью вышла из дома. Интересно, возвращалась ли она потом домой? И зачем выходила? Действительно в аптеку или по другой причине?
– А Наташа вам не говорила, что она делала в тот вечер на улице? Может, куда шла, собиралась?
– Я и не спрашивал. А она не говорила. Но если у человека боль в душе, он может и просто так выйти из дома и пойти куда-то. Просто потому, что стены давят, воспоминания не дают покоя, хочется побыть одному.
Тоже, в общем-то, логично.
– Я вас понял. Спасибо за беседу, Николай Евгеньевич. Ваши данные, будьте любезны.
Домой сыщик возвращался в задумчивости. Пока что картина складывалась такая: студентка в расстроенных чувствах вышла из дома прогуляться, встретила этого чудаковатого Терентьева, поболтала с ним и пошла дальше. Интересно куда? Действительно ли просто погулять, развеяться да отвлечься от грустных мыслей? А этот парень на темной «Тойоте»? Ее кавалер Вова, который, видимо, не найдя подругу по телефону, приехал мириться? Снова вопросы, на которые пока нет ответа. Нет, один ответ все же напрашивался: если в тот вечер к ней приезжал Вова, то вряд ли он стал бы намеренно ее убивать, ибо тут и дурак бы понял, что уже засветился во всей красе перед доброй половиной дома.
Да и этот товарищ кажется каким-то мутным, несмотря на всю свою чудаковатость. У Льва Ивановича сложилось стойкое впечатление, что он чего-то недоговорил. Но возвращаться обратно не было уже ни сил, ни желания. Гуров посмотрел на время. Уже поздно. Мелькнула мысль позвонить Крячко, но сыщик оставил ее. Было бы что-то срочное или важное, Стас бы обязательно позвонил сам. Если не звонит, значит, ничего такого не было. Все равно завтра утром они увидятся на работе и все обсудят.
