– Ну и что? Почему твои чистюли, раз они такие умные, не могли научить правильной жизни нас, дураков несчастных? медь за десятки поколений можно было бы добиться результатов?
Быков нервно заходил в тесном пространстве, с отвращением бросив окурок, который обжег ему пальцы.
– Это скорее вопрос совести, а не вооруженного восстания. Попробуй заставить кого-то любить себя при помощи палки… И вообще, благодарный народ всегда убивал своих освободителей. Так что, сам понимаешь, немного найдется желающих.
– Ты не мерз, не голодал, счастливчик, тебя не били в пунктах охраны общественного порядка, тебя не будили с паспортной проверкой по ночам. Ты не смотрел на сытые рожи, которые проплывают мимо на шикарных “Альбатросах”. Ты не знаешь, сколько страданий и унижения испытывает простой человек.
– Вот бы и начал с себя, если что-то не нравится. Отошел бы от простых и банальных решений, проанализировал, что в твоей жизни привлекает плохое, внушил бы себе установки на успех и процветание. Но, по-моему, жизнь устроена так, что кому-то на роду написано есть рябчиков и ананасы, а другому пускать слюни по этому поводу, что и составляет определенный предыдущими воплощениями смысл его жизни. В конце концов, с человеком происходит лишь то, что он позволяет с собой проделывать. Иначе получается – я дерьмо, снаружи и внутри, что есть следствие системы моих взглядов и ценностей, но не только не буду ее менять, но и навяжу всем остальным, чтобы не обидно было. И вообще, большинство рабов желает не стать господами, а получить хороших новых хозяев, жестоко отомстив старым.
Глеб плюнул на пол с досады:
– Я когда-нибудь набью тебе морду, Капитан.
– А почему не сейчас? А еще лучше устроим дуэль в коридоре. Где один покойник, там и второй. Кто будет разбираться, сколько человек было в рубке в момент взрыва. – Джек говорил, а в глазах его разливалось особое безмятежное выражение, которое показывало, что Эндфилд совсем не шутит. Его тело подобралось, готовясь к прыжку.
Быков снова сплюнул на пол, на этот раз без запальчивости, затем уселся в кресло. Повернулся к Джеку и положил руки на подлокотники, показывая, что не замышляет ничего плохого, сказал:
– Посмотри, на кого ты стал похож. Мы с тобой дружим еще с училища. Семь лет из одного котелка ели, вместе от смерти уходили, а оказывается, ты можешь пришить меня за просто так, за слово. Ты уже не человек.
– Конечно. Ты ведь сам зовешь меня Капитан Электронная Отмычка.
– А ты помнишь, Электронная Отмычка, как ты плакал, когда приходил из медотсека, на той проклятой планете? Помнишь, какой красавицей была Анюта, как мы соперничали за ее внимание. Вспомни, как она светилась в твоем присутствии, хотя ты не разливался соловьем, не писал ей курсовых, не дарил ей цветы. А помнишь, что сделала с ней болезнь? Когда закрывалась заслонка камеры дезинтегратора, ты ревел, как мальчишка. И после этого…
– Ты тоже не радовался тогда. Знаешь – это удар ниже пояса. Не все человеческое во мне умерло, – Эндфилд вздохнул. – И вообще, когда нас двое на сотни парсек вокруг, смешно ссориться. Умеешь ты на эмоции действовать.
Джек протянул Глебу руку, и он с облегчением пожал ее.
– Прости меня, это нервы. Ожидание становится нестерпимым, – произнес штурман.
Много дней наполовину слепой и оглохший, беспомощный корабль плыл в обманчиво спокойной пустоте бывшего укрепрайона “берсерков”.
