Кладбище.
Оглядываюсь и не понимаю, почему люди так боятся этого места. Здесь, как нигде, спокойно и тихо. В моих руках букет белых лилий. Он любил эти цветы. Точнее, их любила я, а Димка постоянно мне их дарил. Теперь ему эти цветы дарю я. Постамент, черный мрамор, на котором высечено лицо Димы. Годы жизни. Как мало… И если на моем фото у него живые глаза, то здесь мертвые и пустые.
Боже, как ничтожно мало. Почему я не встретила его раньше, могла бы провести с ним больше времени.
Дышу глубоко, размеренно. Внутри меня молчаливая истерика и нечеловеческий вой. Сглатываю. Ярослав рядом со мной глотает виски прямо из горлышка. И тоже глубоко и хрипло дышит, разбавляя могильную тишину.
- Давай что-нибудь, чтобы добило до конца, - просит он. А я вспоминаю, как лежала здесь год назад сразу после больницы, вот на этом черном ледяном постаменте и ломала об него свои ногти.
Мне уже не больно. Мне пусто без тебя.
Закрываю глаза, ищу в памяти что-то подходящее. Ярику так нужно. Мой грустный Пьеро живёт болью. Нужно что-то придумать, чтобы реанимировать.
- «Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мёртвый, послушайте, милый:
Вы всё-таки мой.
Смеётесь! - В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой - так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.
Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала -
Домой.
Пусть листья осыпались, смыты и стёрты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мёртвый,
Я тоже мертва…»
Задыхаюсь. Не могу больше и глотаю последние строки, так и не прочитав. Руки трясутся, леденеют. Холодно. Тишина кладбища, сотни плит и крестов начинают давить на меня и сужаться. Ещё немного - и небо рухнет, придавив нас к могильной плите.
- Дай мне, - голос чужой. Забираю у Ярослава бутылку и глотаю виски. Горло жжет, закашливаюсь от крепости напитка, но насильно глотаю ещё. Отдаю бутылку Ярославу, смотря, как он жмурится и сжимает кулаки.
- Эля… Элечка. Я больше так не могу… Дай мне хотя бы твоей жалости, - произносит он.
Молчу. Всовываю ему в руки бутылку. Подхожу ближе к плите и раскладываю на нее белые лилии. Красиво. Так выглядит смерть. Белые живые лепестки на черном холодном могильном камне.
Разворачиваюсь к Ярославу. Хватаю его ворот кожаной куртки и притягиваю к своему лицу. Он теряется, распахивает глаза, рассматривая меня.
- Возьми себя в руки! Ты же мужик, в конце концов! – шиплю ему в лицо. - Я пуста и ничего как женщина тебе дать не могу! Ты сам себя закапываешь и других за собой тянешь.
- Никого я не тяну, - отрывает от себя мои руки.
- Глаза раскрой. И дай Ли шанс. А то сломается она.
- А сама-то ты чем занимаешься?! – иронично, но горько усмехается.
- А я никого за собой не тяну.
Молчит. Морщась. Не понимает. Не принимает и не хочет. Закрыт. Запечатан как ядерный могильник.
- Текилу привезли в бар? – спрашиваю я. Он долго соображает, а потом кивает.
- Поехали.
Срываюсь и иду к машине, стараясь не смотреть на чужие могилы. Я хочу обжигающую текилу и много музыки. Кто сказал, что на поминках нужно плакать? Я буду танцевать, пока не выдохнусь.
13. ГЛАВА 12
ГЛАВА 12
Элина
Яр наконец-то взял себя в руки и включил версию адекватного мужчины. Я прощаю ему слабость на кладбище. Даже сильные ломаются под тяжестью потери. А я, наоборот, выключила свою самую адекватную и рассудительную сторону и продолжаю саморазрушение. Это, кстати, не так больно, как кажется, если периодически вкачивать в себя дозу анестезии в виде текилы.
