Музыка в основном оставалась латентным политическим инструментом до середины 1980-х, когда американские политики с энтузиазмом восприняли идею о мелодике рекламных кампаний: бодрые и воодушевляющие мелодии в мажорной тональности сопровождали кандидата, а оппонентам доставались унылые минорные тональности (или, реже, риффы а-ля цирковая клоунада).
Классикой жанра является тридцатисекундный клип для президентской кампании Джорджа У. Буша в 2004 года под названием «Волки»: все начинается с закадрового голоса под аккомпанемент мрачной и задумчивой музыкой, демократов в Конгрессе обвиняют в срыве финансирования контртеррористических операций по всему миру, угрозу которому воплощает стая волков [41]. Известный музыковед и специалист по теории коммуникаций Пол Кристиансен отмечает: «Хотя изображение и закадровый голос придают рекламе смысл, они всего-навсего прислуживают музыке, которая оказывает основное эмоциональное воздействие. Причем годится не любая музыка – речь о музыке словно из фильмов ужасов: низкий, раскатистый гул, дикарские барабаны, пронзительный диссонанс, сверхъестественные тембры и многое другое»>61.
Нарратив конца света выглядит таким привлекательным и по еще одной причине: человек жаждет трагедии. Машины «Скорой помощи» вокруг смятого автомобиля на обочине дороги замедляют движение транспорта, в отличие от пустого, но неповрежденного автомобиля в том же месте. Заголовок «Десятки шахтеров погибли от взрыва» стимулирует продажи газеты, тогда как заголовок «Все постепенно становится лучше» оказывается в том отношении бесполезным. Толстой в начале своего романа «Анна Каренина» употребил фразу, ставшую знаменитой: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»>62. Путь в бестселлеры редко пролегает через описание удачных браков и гармоничного существования братьев и сестер.
Люди больше обращают внимание на плохие новости, чем на новости хорошие. Это, как кажется, неотъемлемая черта человеческой натуры, и потому психологи проводят многочисленные полевые эксперименты, проверяя, насколько мы на самом деле интересуемся трагедиями и личными невзгодами. В ходе одного исследования участники делали ставку на исход футбольного матча, а через неделю пришли за выигрышем и ради беседы с психологами. Выяснилось, что проигравшие склонны обсуждать игру гораздо дольше, чем победители>63. Человеческое пристрастие к плохим новостям настолько распространено, что выражение «плохое сильнее хорошего» сделалось одной из базовых предпосылок экспериментальной психологии; с точки зрения эволюции внимание к негативным результатам обеспечивает генетическое преимущество, заставляя людей тщательнее оценивать риски выживания>64.
Подобно многим психологическим явлениям, обусловленным эволюцией, в цифровую эпоху полезность дурных новостей заметно снизилась с функциональной точки зрения. Например, одно исследование показало, что фейковые новости, как правило, жуткие и сенсационные, на 70 процентов чаще будут ретвитнуты в сравнении с достоверными. Исследователи отмечают, что появление ботов вовсе не способствовало распространению фейковых новостей – в отличие от людей с клавиатурами и мобильными телефонами. Феномен «трех шагов до Алекса Джонса» [42] на YouTube стал мрачной шуткой среди ученых-медиков: мол, всего три щелчка мыши отделяют видео о замене свечей зажигания в газонокосилке от ролика с мистером Джонса, который бубнит, что резня в школе в Сэнди-Хук «придумана СМИ»
