Мальчик оказался достаточно словоохотлив и, кажется, был счастлив, что его сестра пришла в себя. Я спрашивала, он отвечал, не забывая вслух удивляться моей бестолковости и беспокоиться об отсутствии памяти. Впрочем, болезнь он считал вполне достаточным поводом для того, чтобы его сестра могла поглупеть.
Я Элли Рэйт, была дочерью Кайлы и Бентона Рэйта. Дом, в котором мы сейчас находились, принадлежал Бентону Рэйту, моему родному отцу. Помер мужик от пьянки уже очень давно, около десяти лет назад. Через два года после его смерти моя мать Кайла вышла замуж второй раз. Колдер, ставший моим отчимом, заботился о семье в последнюю очередь. В первую он любил выпить и погулять. Смерть его была скучной и ожидаемой: через два месяца после рождения малышки Джейд его нашли замерзшим в сугробе.
-- Знамо дело, он тебя поколачивал! Потому как ты поперечная всегда была, – деловито пояснял мне Ирвин. – Для бабы что важно?! Чтобы она свое место знала! А ты перечила! – очень серьезно, чувствуя себя взрослым, выговаривал мальчик.
Всю эту ересь он явно придумал не сам, а слышал от взрослых. У меня же от его слов только мурашки по спине ползли, настолько отвратительным мне казался и этот мир, и эта грязная изба, и менталитет местных.
После смерти второго мужа Кайла, чтобы поправить свои дела, собралась «в замуж» третий раз. Так как она была обременена детьми, да и дом был не из богатых, то охотники на ее руку и расплывшееся тело в очередь не стояли.
-- Мамка толстомяса была, аж страсть! Неужли вовсе не помнишь?! Линтон от нее морду воротил. А только его отец с мамкой нашей договорился, и даже в храме оглашение уже было. Линтон-то – последыш в семье, – солидно рассуждал Ирвин. – Потому своего у него ничего и нету. Папаша евоный обещался за ним отступного дать. А ему, видать, совсем поперек души было. Прошлую седмицу он в трактире перегулял и к нам заявился с мамкой лаяться. Сильно пьяный был и кулаками больно махал. Мамка сперва терпела, а потом они во двор выскочили. Там он ее гонять и принялся. А ты не выдержала, да и за ними…
Здесь Ирвин сделал длинную паузу и, с надеждой заглядывая мне в глаза, спросил:
-- Ну чего? Вспоминаешь али нет?
-- Смутно очень, – Я коснулась виска, того места, где были заскорузлые от засохшей крови волосы, и поторопила его: – Дальше-то что?
-- Дале… Дале он такой пьяный был, что никак вас с мамкой догнать не мог, а только силу-то ведь всю не пропьешь! – несколько даже с похвалой в голосе проговорил Ирвин. – Он как до поленницы добрался, так и почал в вас поленьями кидать. В тебя первую попал, да его мамка криком отвлекла. Он еще сколько-то покидался, да и ее достал. А как она упала, обрадовался, да давай ее палкой охаживать. Ну и вот… -- некоторое время он молчал, а потом очень серьезно, но без всякой грусти завершил свою речь: – Мамки теперича нет больше, а ты теперича, значицца, наследница.
– Господи, Боже мой, как же я жить-то буду?! – слезы невольно наворачивались на глаза, и сдерживалась я с трудом.
Этот безыскусный рассказ казался мне совершенно отвратительным и страшным. А братец, небрежно хмыкнув, сообщил:
-- Как-как… как все бабы! Дом-то у нас крепкий. А ты как наследница заглавная, теперя с приданым. Я слыхал, что сам Кловис тебя младшему сыну в женки присмотрел.
-- Кловис? – я уставилась на мальчишку.
-- Эк тебя приложило-то! Кловис, староста нашенский. И не реви, неча тута сырость разводить. Пошли снидать. Тетка Лута картохи нам наварила.
