Читать онлайн Шэрон Гаскин - Забытое время

* * *

Дагу, Илаю и Бену

Глава первая

Накануне тридцать девятого дня рождения, в самый пасмурный день наихудшего февраля на памяти человеческой Джейни приняла эпохальное, как впоследствии выяснилось, решение: она поедет в отпуск.

Пожалуй, Тринидад – не гениальнейшая на свете идея; раз уж собралась в такую даль, надо было в Тобаго или Венесуэлу, но Джейни нравилось, как звучит, – Три-ни-дад, в музыкальности его – обещание. Купила самые дешевые билеты, какие нашлись, и прилетела, когда карнавальные гуляки уже расходились по домам, а канавы забились мусором – Джейни в жизни не видала такого красивого мусора. Улицы пустовали, люди отсыпались после праздника. Отряды дворников ползали по улицам, как сытые крабы по дну морскому. Джейни подобрала горсть конфетти, опавших блестящих перьев и пластмассовых бус; сунула в карман, надеясь впитать легкомыслие осмосом.

В гостинице отмечали свадьбу – американка выходила за тринидадца, и почти все постояльцы приехали на церемонию. Джейни смотрела, как они ходят кругами, сторонясь друг друга; как тетки, дядья, кузены вянут на жаре; как щеки у них расцветают пятнами красных солнечных ожогов, отчего все кажутся счастливее, чем на самом деле; как ошеломленные тринидадцы кучкуются стайками, смеются и сыплют местным диалектом.

Влажность стояла удушающая, но теплые объятия моря спасали от духоты – утешительный приз для нелюбимых. Пляж был в точности как на картинке – и пальмы, и синяя вода, и зеленые холмы; мошка жалила щиколотки, напоминая, что все это взаправду, тут и там торчали лачужки, где торговали печеной акулой – акула во фритюре, в конверте жареного свежего теста, и ничего вкуснее Джейни никогда не ела. В гостиничном душе бывала горячая вода, бывала холодная, а иногда не бывало никакой.

Дни летели беззаботно. Джейни валялась на пляже с глянцевым журналом, каких обычно себе не позволяла, жарила ноги на солнце, впитывала морские брызги. Зима выдалась долгая, бураны один за другим, катастрофа за катастрофой, и Нью-Йорк к такому оказался не готов. Джейни поручили туалеты в музее, который проектировала ее компания, и Джейни то и дело задремывала за столом, грезила о голубом кафеле или за полночь ехала домой, в тишину квартиры, и падала в постель, не успевая спросить себя, как дошла до подобной жизни.

Тридцать девять ей исполнилось на предпоследний день в Тринидаде. Она одиноко сидела у барной стойки на веранде, слушала, как в открытом банкетном зале репетируют свадебный ужин. Какое счастье, что не пришлось зазывать толпы подруг с мужьями и детьми на непременный деньрожденный бранч, получать открытки, воодушевленно уверяющие, что «Настал тот самый год!».

Всякий раз хочется спросить: какой тот самый?

Впрочем, понятно, о чем они: тот самый год, когда у Джейни появится мужчина. Вот уж маловероятно. С тех пор как умерла мать, Джейни духу не хватало ходить на свидания, которые потом нельзя будет посекундно проанализировать с матерью по телефону; эти неминуемые разговоры порой длились дольше самих свиданий. Мужчины приходили и уходили; Джейни чувствовала, как они начинают ускользать, за многие месяцы до того, как они ускользали. А мать всегда была рядом, и любовь ее была фундаментальна и непреложна, как сила тяготения, а потом матери вдруг не стало.

Сейчас Джейни заказала выпить, проглядела меню и выбрала карри из козлятины, потому что прежде такого не ела.

– Уверены? – уточнил бармен. Мальчишка, не старше двадцати, гибкое тело, смеющиеся глазищи. – Оно острое.

– Я справлюсь, – улыбнулась она, размышляя между тем, не сыграть ли в фокусника, не извлечь ли из шляпы приключения на предпоследнюю ночь и каково это – снова прикоснуться к другому телу. Но мальчик лишь кивнул, вскоре принес ей блюдо и даже не стал смотреть, как она справляется с карри.

А карри разбушевалось у нее во рту.

– Ну вы даете. Я бы, наверное, не смог, – заметил мужчина через два табурета от нее. В разгаре средних лет, человек-бюст – сплошь плечи и грудная клетка, шипастые светлые волосы, что стягивали голову лавровым венком, как у Юлия Цезаря, боксерский нос, наглые, непобедимые карие глаза. Из всех постояльцев только он не пошел к брачующимся. Джейни встречала его в гостинице, на пляже, и ее не вдохновляли его деловые журналы и обручальное кольцо.

Истекая жаром изо всех пор, она кивнула и ложкой зачерпнула побольше.

– Вкусно?

– Во рту какой-то чокнутый пожар, – ответила она, – а так вообще-то да. – Она глотнула рома с колой, и после огненного карри ее окатило холодом.

– Да? – Он перевел взгляд с тарелки на лицо Джейни. Скулы и макушка у него ярко розовели, будто он слетал к самому солнцу и умудрился не сгореть заживо. – Можно попробовать?

В легком недоумении Джейни вытаращилась и пожала плечами. Ладно, черт с тобой.

– Прошу.

Он живо пересел на соседний табурет. Взял ее ложку, и глаза Джейни проследили, как ложка замерла над тарелкой, затем нырнула в карри и отправила рис прямо незнакомцу между губ.

– Гос-споди, – произнес он. Осушил стакан воды. – Гос-споди боже. – Но он смеялся и поверх стакана смотрел на Джейни с откровенным восхищением. Наверное, заметил, как она улыбалась бармену, и решил, что дама открыта для предложений.

Ошибся или нет? Джейни мигом прочла все: и с каким интересом он смотрит, и как непринужденно он сдвинул левую руку за корзину с лепешками, временно спрятав палец с обручальным кольцом.

Он приехал в Порт-оф-Спейн по делам – работает в одной корпорации, окучил прибыльную франшизу и решил по такому случаю «оттянуться». Так и сказал, «оттянуться», и Джейни едва не поморщилась – кто так выражается вообще? Среди ее знакомых – никто. Он из Хьюстона, где она никогда не бывала, да и не стремилась. На загорелом запястье у него красовался «ролекс» белого золота – Джейни впервые видела такие часы вблизи. Так ему и сказала, а он снял их и надел ей на руку, и блистающие часы повисли на ее влажном узком запястье. Ей понравилось – тяжелые, на веснушчатой руке смотрелись чужеродно, алмазным вертолетом зависли над карри из козлятины.

– Вам идет, – отметил он, оторвал глаза от часов, посмотрел ей в лицо, и во взгляде его читалась такая прямота намерений, что Джейни вспыхнула и вернула часы. Ну что за глупости?

– Мне, пожалуй, пора. – Даже ей самой показалось, что прозвучало неохотно.

– Поговорите со мной еще. – В голосе его была мольба, однако наглость из глаз никуда не делась. – Останьтесь, а? Я неделю ни с кем нормально не разговаривал. А вы такая…

– Так-так. Какая?

– Необычная. – И ухмыльнулся – сверкнул чарующей улыбкой мужчины, понимающего, как и когда включать свои чары, оружие из своего арсенала, которое тем не менее вспыхнуло, точно металл на солнце, просияло некой искренностью, и эта подлинная симпатия окатила Джейни волной жара.

– Я очень обычная.

– Отнюдь нет. – Он помолчал, ее разглядывая. – Откуда вы?

Она еще глотнула из бокала, и ром с колой слегка пригладил ей шерстку.

– Да кому какое дело? – На губах – прохлада и жжение.

– Мне есть дело. – Снова улыбка – мимолетная, обаятельная. Вспыхнула – и пропала. Однако… подействовала.

– Ладно, тогда я из Нью-Йорка.

– Но родились не там. – Он это просто констатировал.

Она ощетинилась:

– А что? Я, по-вашему, для Нью-Йорка недостаточно крута?

Она почувствовала, как его глаза ощупали ее лицо, и постаралась как-нибудь скрыть все симптомы жара в щеках.

– Вы довольно круты, – протянул он, – но видно, что ранимы. Это не нью-йоркское качество.

Видно, что она ранима? Вот так новости. Захотелось спросить, где торчит ранимость, чтоб запихать ее на место.

– Итак? – Он склонился ближе. Пахнул он кокосовым лосьоном для загара, и карри, и по́том. – А на самом-то деле вы откуда?

Сложный вопрос. Джейни обычно уходила от ответа. Говорила: со Среднего Запада. Или: из Висконсина – там она прожила дольше всего, если считать колледж. С тех пор, впрочем, туда не возвращалась.

Правды никому никогда не открывала. Вот только сейчас почему-то открыла:

– Я ниоткуда.

Он поерзал на табурете, нахмурился:

– То есть? Где вы выросли?

– Я не… – Она потрясла головой. – Вам это будет неинтересно.

– Я слушаю.

Она глянула на него. И впрямь. Он слушал.

Нет, «слушал» – не то слово. Или как раз то самое: обычно оно пассивно, означает немую восприимчивость, приятие чужих звуков, «я вас слышу», а то, что делал этот человек, было ужасно мышечно, интимно – он слушал изо всех сил, как слушают звери ради выживания в лесах.

– Ну… – Она вдохнула поглубже. – Отец был региональный торговый представитель, они же не сидят на месте. То тут четыре года, то там два. Мичиган, Массачусетс, штат Вашингтон, Висконсин. Мы так и ездили втроем. А потом он… в общем, поехал дальше – не знаю куда. Куда-то уехал уже без нас. Мы с мамой жили в Висконсине, пока я не доучилась в колледже, а потом она переехала в Нью-Джерси и там прожила до самой смерти. – По-прежнему странно было это произносить; Джейни попыталась было отвернуться от его пронзительных глаз, но где уж там. – В общем, потом я переехала в Нью-Йорк, потому что в Нью-Йорке все тоже в основном неприкаянные. Никакой особой родины у меня нет. Я ниоткуда. Смешно, да?

Она пожала плечами. Слова изошли из нее пеной. Она и не собиралась ничего такого говорить.

– Скорее жуть как одиноко, – ответил он, по-прежнему хмурясь, и это слово крохотной зубочисткой ткнуло ей в мякоть нутра, которую она не собиралась обнажать. – А родных нигде нет?

– Ну, есть тетка на Гавайях, но… – Что она творит? Зачем она ему рассказывает? Джейни в смятении осеклась. Потрясла головой: – Я не могу. Извините.

– Да мы же ничего и не сделали, – сказал он.

Джейни безошибочно разглядела волчью тень, скользнувшую по его лицу. В голове всплыла цитата из Шекспира – мать шептала это Джейни, когда в торговом центре они проходили мимо каких-нибудь юнцов: «А Кассий тощ, в глазах холодный блеск»[1]. Мать то и дело выдавала что-нибудь эдакое.

– В смысле, – промямлила Джейни, – я про это обычно не говорю. Не знаю, зачем вам рассказала. Ром виноват, наверное.

– А почему бы не рассказать?

Она глянула на него. Самой не верилось, что она ему открылась – что она поддается неоспоримым, надо признать, чарам этого бизнесмена из Хьюстона с обручальным кольцом на пальце.

– Ну, вы же…

– Что?

Чужой. Но это детский сад какой-то. Она ухватилась за первое же пришедшее на ум слово:

– Республиканец? – И весело рассмеялась – мол, пошутила. Может, он и не республиканец вовсе.

В его лице лесным пожаром вспыхнула досада.

– И что с того? Поэтому, значит, я филистер?

– Что? Да нет. Нет, конечно.

– Но думаете вы так. У вас прямо на лбу написано. – Он как-то весь подобрался. – Вы считаете, у нас нет чувств? – Восхищение ушло из карих глаз – теперь они сверлили Джейни с уязвленной яростью.

– Может, о карри поговорим?

– Вы считаете, у нас не разбиваются сердца, мы не рыдаем, когда рождаются наши дети, и не ищем свое место в мире?

– Ладно, ладно. Я поняла. Уколоть вас – и потечет кровь. – Он не отводил взгляда. – «Уколите нас – и разве не потечет кровь?»[2] Это из «Венецианского…»…

– Ты правда поняла, Шейлок? А то я что-то сомневаюсь.

– Ты кого Шейлоком обозвал?

– Ладно. Шейлок.

– Эй.

– Как скажешь, Шейлок.

– Эй!

Они оба уже ухмылялись.

Вперед