В октябре месяце 1801 года я был произведён в полковники. Было мне тогда двадцать лет от роду, и стал я, между прочим, самым молодым полковником в российской армии. Но строевая служба мало меня прельщала. Я отказался от командования баталионом в гвардии, и предпочёл при Главном штабе делать разного рода разведочные разыскания, касавшиеся армии Буонапарте. Эта работёнка была очень мне по душе. Но когда возникла первая антибоунапартовская коалиция, и мой полк был пущен в дело, а с ним отправился и я.
Принял участие в страшной для нас аустерлицкой бойне, был ранен в ногу и унесён с поля боя. Однако недоброжелатели мои, бешено завидовавшие моему столь раннему полковничеству, стали распространять мерзейшие россказни, что я вовсе не был ранен, а просто струсил, и, прикрываясь придуманной контузиею, самовольно покинул поле боя.
И особливо старались очернить меня всячески генерал-лейтенант Пётр Багратион (отчаянный смельчак, но завистник неимоверный, обладавший просто грязнейшим языком) и злостный интриган генерал-майор Пётр Витгенштейн, тоже вояка совсем не плохой, но он сызмальства прошёл выучку при родиче своём Николае Ивановиче Салтыкове, воспитателе государя. Исключительно светском человеке и интригане высочайшего класса.
Я даже вызывал их обоих (Багратиона и Витгенштейна) на дуэль, но они посмели от оной ловко уклониться.
Всё сие произошло ещё за два года до позорного Тильзита, а именно в 1805 году. Но именно эту, отшумевшую как будто, историю, помянул вдруг в своей речи Александр Павлович. А теперь опять предоставляю опять ему слово – мне ведь, увы, пришлось прервать речь государя, дабы внести необходимые пояснения:
«Любезнейший Витт, я знаю всё о гнусных слухах на твой счёт, и знаю отлично то, что все они абсолютно безосновательны. И я уже журил в приватной беседе и князя Багратиона, и графа Витгенштейна. Но я хочу, чтобы общество опять всколыхнули эти слухи. Ты согласен? Это необходимо для спасения России. Видишь ли, я намерен подослать тебя к Буонапарте, но он должен поверить, что ты и в самом деле обижен и на меня, и на Россию…»
Кровь ударила мне в лицо, в висках заколотило, но, стараясь держаться спокойным, тихо, но внятно промолвил:
«Ваше величество, что же именно мне следует предпринять?»
Александр Павлович радостно улыбнулся и сказал:
«Ты согласен, голубчик? Вот и прекрасно. Это очень умно с твоей стороны… Что тебе следует предпринять?.. А вызови и князя Багратиона и графа Витгенштейна повторно на дуэль. Ну, при свидетелях, разумеется. В обществе тут же возникнет скандал. Я должен буду принять соответствующие меры, дабы сии дуэли не состоялись. Ты оскорбишься, выйдешь в отставку и сбежишь за границу, а там через некоторое время вступишь в армию Буонапарте. Я просто уверен, что он при таком раскладе он непременно приблизит тебя к себе, не сразу, но явно приблизит. Ну, как тебе мой планчик, любезнейший?…»
Да, придумано было лихо, и даже более того. Думаю, что государь – самый способный, ежели не гениальный, ученик графа Салтыкова, бывшего дядьки его. Куда уж до него прусского рубаке Витгенштейну!
А вот понравился ли мне «планчик»? Да, не очень. Я ведь должен был пожертвовать своей репутацией, заполучить клеймо «изменника», и возбудить ненависть и презрение в своих однополчанах.
