– То есть ходить повсюду в компании двух амбалов? И как я это объясню своим гостям?
– Не обязательно, чтобы это были амбалы.
– Послушай, дело в том, что я не обманываю своих гостей. Если кто-нибудь спросит, кто это ходит за мной, мне придется признаться, что это телохранители, а это неминуемо приведет к новым вопросам. Это будет отравлять атмосферу, которую я пытаюсь здесь создать. Неужели ты больше ничего не можешь предложить?
– Смотря какого эффекта ты хочешь добиться.
Меллери горько усмехнулся:
– Может быть, ты сумеешь узнать, кто ко мне прицепился и чего он от меня хочет, а затем не дать ему этого добиться? Как думаешь?
Гурни собирался ответить, что не может дать однозначного ответа, но Меллери продолжил:
– Дэйв, ради бога, я перепуган до полусмерти. Я понятия не имею, что происходит. Умнее тебя я никого не знаю и тем более не знаю никого, кто не ухудшил бы ситуацию, узнав о ней.
В этот момент по кухне прошла Мадлен с вязанием в руках. Она подняла со столешницы соломенную шляпу и журнал «Твой сад» и вышла сквозь французские двери, улыбнувшись синему небу.
– Насколько я смогу тебе помочь, зависит от того, насколько ты сможешь помочь мне, – сказал Гурни.
– Что я должен сделать?
– Мы об этом уже говорили.
– О чем? Ах да, списки…
– Когда что-нибудь напишешь, перезвони мне, и мы продолжим.
– Дэйв…
– Да?
– Спасибо тебе.
– Я пока ничего не сделал.
– Ты дал мне надежду. Да, кстати, я очень осторожно открыл сегодняшний конверт. Как по телевизору показывают – чтобы сохранить отпечатки пальцев, если они там есть. Я надел резиновые перчатки, взял пинцет и переложил письмо в полиэтиленовый пакет.
Гурни сам был не рад, что согласился помочь Марку Меллери. Загадка этой истории, без сомнения, притягивала его; ему хотелось ее разгадать. Тогда отчего же он чувствовал себя так паршиво?
Он подумал, что надо бы сходить в амбар и достать стремянку, чтобы собрать яблоки, но тут же вспомнил, что надо готовить следующий проект для Сони Рейнольдс – хотя бы открыть в программе портрет печально известного Питера Пиггерта. Он предвкушал, как ему удастся запечатлеть внутренний мир этого бойскаута, убившего своего отца, а пятнадцать лет спустя и мать, причем совершившего эти убийства на сексуальной почве, еще более отталкивающей, чем сами убийства.
Гурни поднялся в комнату, в которой работал над фотографиями преступников. Раньше здесь была кладовая, теперь переоборудованная под кабинет с окном. Он посмотрел на открывшийся ему пасторальный вид. Кленовая роща обрамляла уходящие вдаль голубоватые холмы. Он снова вспомнил о яблоках и вернулся на кухню.
Он стоял и пытался собраться с мыслями, когда Мадлен вернулась с вязанием.
– Ну что, какой следующий шаг по делу Меллери? – спросила она.
– Я еще не решил.
– Как же так?
– Ну… ты же не хочешь, чтобы я впутывался в это дело, верно?
– Проблема не в этом, – сказала она с уверенностью, которая всегда его поражала.
– Ты права, – кивнул он. – Проблема в том, что в уравнении слишком много неизвестных.
Она понимающе кивнула. Он продолжил:
– Я больше не расследую убийства, а он не является в полном смысле жертвой. Непонятно, каковы наши роли относительно друг друга.
– Приятели по колледжу?
– Черта с два. Он вспоминает какую-то дружбу, которой между нами никогда не было. Кроме того, ему сейчас нужен не приятель, а спаситель.
– Он думает, это ты и есть.
