Загадки рунических поэм - страница 8

111 «Пора мне с престола

Тула поведать

У источника Урд;

Смотрел я в молчанье,

Смотрел я в раздумье,

Слушал слова я;

Говорили о рунах,

Давали советы

У дома Высокого,

В доме Высокого так толковали:».

Престол – это тот же трон. Итак, напившись «напитка» на «троне из золота», Один превратился в тула, и теперь, уже с трона Первого шамана, он решил немного пошаманить, проведя ведический (провидческий) сеанс погружения в Реку Времени. Начало строфы – слово «пора», – как-бы подводит черту под повествованием о приключениях Одина во владениях Суттунга, и открывает начало следующего сюжета, в котором Один трактует всё, что с ним произошло в этом путешествии. (А, надо сказать, в строфах с № 1 по № 95 Один в долгом пути к Суттунгу, готовя себя к предстоящему, прокручивал в своей голове всю ту мудрость, которую ему удалось накопить). И вот, он начинает камлать, анализировать происшедшее и делать выводы в виде советов Лоддфафниру, себе же. Эти советы, в которых Один, отмечая совершённые им же ошибки, посыпая голову пеплом, и самокритично называя себя уничижительным словом «Лоддфафнир», в смысле «дурачок», следует читать так: «Надо было бы тебе, Один, … (или «Не надо было бы тебе, Один …)». Так, «ночью вставать по нужде только надо» (112), а ты попёрся «перед утром, – все почивали, – … лишь сука была привязана к ложу» (101). Тем самым, получил от Гуннлёд заслуженное: «Ну и кобель же ты, Один». И далее, ведь тебе на роду было написано: «с чародейкой не спи, пусть она не сжимает в объятьях тебя» (113), а ты, Один, соблазнил бедную женщину, и использовал «Гуннлёд прекрасную», тебя «обнимавшую» (108). И теперь приходится мучиться угрызениями совести по поводу коварства собственной клятвы (видимо, – любить вечно, весь сезон), данной Гуннлёд (110). И ведь знал же, что (115): «Чужую жену не должен ты брать в подруги себе». А, ты? – Что сделал ты? – А ты принудил её совершить адюльтер «Гуннлёд на горе» (110). Ведь обманутый муж, Суттунг, за этот адюльтер вверг её в «скорбь» (105). (Теперь то уж приходится признать, что Гуннлёд никакая не дочь Суттунга. Она жена его!). И вот так Один выговаривал себе, заглядывая в коллективное бессознательное (теперь-то он обладал такой способностью!).

Впервые слово «Одрёрир» появляется в строфе 107 [РчВс]. А в предыдущей строфе № 106 Один рассказывает, как он бежал, спасаясь от преследования армии ётунов. Он говорит: «Мне гибель грозила» (выделение автора). В строфе № 107, уже от третьего лица, он расхваливает свою хитрость, позволившую ему спастись, и продолжает о себе же любимом: «Так ныне Одрёрир в доме священном людей покровителя», то есть, в Вальгалле. Прослеживание цепочки «(в рассказе Одина, от первого лица:) «мне» – «(продолжение рассказа Одина, но уже от третьего лица: «хитрый Один», он же) Одрёрир в доме» – «Вальгалла» очевидно и однозначно свидетельствует о том, что «Одрёрир» это проявление, хейти, Одина в данном эпизоде. Равно как и «Одрёрир» – это мудрость, которую теперь, напившись Одрёрира и став Первым шаманом, олицетворяет Один.

Закончив самоанализ, Один стал вспоминать как проходила процедура-ритуал его инициации в шаманы. Строфа № 138 [РчВс], открывающая сюжет предполагаемого «обретения» рун Одином, начинается словами: «… висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей». Эддические тексты не дают обоснование тяготения к цифре «девять»: «девять» долгих ночей висения на древе, «девять» песен, узнанных Одином от сына Бёльторна, «девять» лет, как период паломничества к главному Святилищу германцев, «девять» дней празднеств во время посещения Святилища. Разнообразие областей использования позволяет усомниться в том, что «девять» в них действительно означает числовую константу «девять». В предисловии Мариэтты Шагинян к «Калевале» [Клв] применительно к случаю, когда в одной строке руны «Калевалы» о зёрнах говорится, что их шесть, а уже в следующей строке о тех же зёрнах говорится, что их семь, отмечается: «Превосходный знаток и исследователь «Калевалы» О. В. Куусинен, касаясь этих строк, указал на то, что здесь перед нами приём древнейшего первобытного человеческого мышления, ещё не умеющего обобщить накапливаемый опыт в едином понятии или образе, но в то же время стремящегося выразить своё представление о предмете не на основе одного его признака, а на основе рассматривания движущегося предмета, рассматривания накапливающегося числа его признаков. Если первый стих у древнего певца говорит о шести зёрнах, а второй – о семи, то второй вовсе не «дублирует» первый, «нечаянно» давая неточную цифру. Оба стиха должны выразить многочисленность зёрен, и, характеризуя их по счёту «шесть», «семь», поэт хочет дать представление о множестве». Такой уровень мышления общества и уровень развития языка финнов датируется Iв. н.э. Возможно, и в «Старшей Эдде» «девять», как старшая цифра, замыкающая цифровой ряд, знаменует собой множество, понятие «много»? – (Хотя, может быть, у древних германцев в ходу была вовсе и не десятичная система счисления, а, например, двоичная или вообще – по основанию шестьдесят четыре. Тогда «девять» у них, как у обезьянки из мультфильма, могло означать «куча»). Кстати, тексты и фрагменты текстов «Старшей Эдды», в которых для передачи понятия множества употребляется не предназначенное для этого слово «много», а его первичный суррогат «девять», можно отнести к древности, к периоду «становления» богов, в котором только формировалось понятие «много». Таким образом, можно считать, что первые три строки строфы № 138 говорят о том, что Один долго, – не девять дней, но относительно долго, – висел в ветвях мирового древа.