– А-а-а!!!
Истошный крик, рванувший из десятка глоток, пронзительный визг тормозов и рев сирены метропоезда, которую с перепугу врубил машинист, словно ударом в грудь отбросили толпу от края перрона. Поезд между тем продолжал двигаться, резко замедляя ход, и все это было похоже на кошмарный сон, потому что зажмуренные в ужасе глаза, казалось, видели, что там, внизу, под колесами…
К вою сирены присоединился треск сигнала тревоги из дежурной комнаты. Пробудился микрофон; громкий, срывающийся женский голос повторял: «Внимание! Просим всех пассажиров отойти от края платформы! Просим освободить вагоны, поезд дальше не пойдет! Пользуйтесь пересадкой!» И так раз за разом, со стихающей монотонностью. Дежурные тетки в красных шапочках и милиционеры, помогая себе трелями свистков, теснили толпу от поезда.
Наконец появились ответственные люди – это было видно по их решительным жестам. Один из них – симпатичный молодой парень в сером плаще – обратился к пассажирам, стоявшим непробиваемой никакими убеждениями стеной напротив первого вагона:
– Свидетелей происшествия прошу подойти ко мне.
Иван Акимович Воротников, высокий, пожилой, седовласый, с осанкой по меньшей мере строевого полковника, стоял, прижатый к полуколоннам оснований мраморных арок, отделяющих собственно платформу от пешеходного зала, и со стыдом и страхом ощущал, как по его спине в буквальном смысле струится ледяной пот. Кажется, он – один-единственный из всей этой толпы – действительно видел и понимал, что произошло.
Толпа наконец, вняв уговорам дежурной, обретшей нормальный, властно-крикливый, равнодушный голос, стала редеть, рассасываться. Иван Акимович, испытывая необычайную слабость в коленях, сумел теперь присесть на лавку и поставить рядом ставший таким невозможно тяжелым портфель.
Вдруг громко заработал мотор электропоезда, и состав, повинуясь движению руки одного из ответственных товарищей, возможно, он был здесь старшим, начал медленное движение назад. За ним по междупутью двигались трое мужчин. В руках одного из них был фотоаппарат со вспышкой. Наконец старший резко поднял руку, и поезд остановился. Замелькал блиц фотовспышки. Немногие оставшиеся на перроне невольно подались вперед. Вот и Иван Акимович, старый человек, видевший жизнь не с лучших ее сторон, но считавший себя в какой-то степени эстетом, презиравшим грязь и кровь, вдруг поддался общему порыву: увидеть это своими глазами. И увидел.
Между рельсой и стеной лежала белая женская нога, поразительно похожая на те фрагменты манекенов, которые теперь выставляют в витринах дамских магазинов для рекламы белья, чулок… или колготок. Черт их разберет, посторонне подумал Иван Акимович. Нога как-то не задела его внимания. Но, взглянув на междупутье, он едва не грохнулся в обморок и тут же, на подгибающихся ногах, заторопился вернуться к лавке. Рухнул на нее и дрожащими пальцами стал расстегивать портфель, где в переднем кармашке лежала облатка с рубиновыми бусинами нитроглицерина, и испуганным, будто воровским, движением сунул маленькую капсулку под язык. Крепко зажмурился, откинув голову к холодной стене, и начал прислушиваться к вечной своей аритмии. Но закрытые глаза отчетливо видели ужасное в своем сочетании буйство красок: желтой, красной и белой на мертвенно-черном фоне. «Но почему желтое? – возникло удивление. – Ах, ну да, пальто…»
