Кажется, сердце немного успокоилось. И вот теперь снова возник это взгляд: пустой, но в буквальном смысле раздавливающий, стирающий с лица земли, взгляд не разумного существа, а зверя-убийцы – равнодушный и одновременно завораживающий, раздевающий догола. Где он видел его? А память между тем, как бы сама по себе, восстанавливала последовательность событий, происшедших только что, ну, каких-нибудь пять или десять минут назад…
Старший преподаватель кафедры рисунка московского колледжа при архитектурном институте Иван Акимович Воротников ненавидел эти вечерние часы в метрополитене, когда служивый люд возвращается по домам, а с концевых станций радиальных линий, где с некоторых пор обосновались вещевые рынки, одновременно с потоком пассажиров двигались нахальные орды торговцев и торговок со своими чудовищными полосатыми баулами. Столпотворение на каждой станции, в вагоны не входят, а вбиваются, летят к чертям собачьим пуговицы на пальто, и в конечном счете вместо «извините» ты тут же получаешь прямо в физиономию щедрую порцию «козлов» и «блинов», приправленную удушающей вонью алкогольного перегара. Нет, приличному человеку в эти часы в метро делать просто нечего, это вредно для здоровья, поскольку обязательно спровоцирует стресс.
Будучи твердо уверенным в последнем, Иван Акимович тем не менее вынужден был постоянно поступать вопреки своему желанию и спускаться в подземку, ежеминутно ожидая какой-нибудь определенной гадости. Впрочем, изредка случалось ему и отвлекаться от мрачных мыслей: вдруг возникал перед глазами совершенный, законченный резцом Природы профиль лица либо гениально выдержанная в классических пропорциях фигура, а то просто поразительное по вкусу сочетание форм и цвета одежды. Для глаза художника – а старший преподаватель рисунка непременно считал себя таковым – здесь таились и вдохновение, и в определенном смысле успокоение нервов. Задолго до нас замечено, что ведь на красоте глаз отдыхает.
Вот и сегодня, полный, как всегда, самых нехороших предчувствий, Иван Акимович предъявил толстой бабе с невыразительным лицом свое пенсионное удостоверение и ступил на рубчатую лестницу эскалатора, чисто механически пытаясь восстановить в памяти образ этой толстухи, которую он видел ежевечерне на контроле у автоматов. Черт побери, а ведь не получается! Что это – глаз стал незорким или в самом деле ему не за что зацепиться? Иван Акимович машинально обернулся и – замер. И было от чего: выше, через три-четыре человека, стояла молодая женщина с матово-белым, почти неестественного цвета, лицом. Изломанные черные брови – не такие капризно-трагические, как у Пьеро, но близко, близко… Длинные, узкие глазницы прикрыты тенями от густых темных ресниц. Прямые черные волосы, свисая из-под ярко-желтой шляпки с узкими полями, падали на грудь, на такое же вызывающее своей яркой желтизной пальто. Черная лаковая сумочка, надетая через плечо, пересекала ремешком грудь женщины по диагонали.
Дольше смотреть на незнакомку было уже неприлично, и Иван Акимович с сожалением отвернулся, продолжая видеть перед собой это необычно выдержанное сочетание черного и желтого цветов.
Женщине нужен был тот же поезд, что и Воротникову. Иван Акимович, поджимаемый нетерпеливыми пассажирами, стремящимися проникнуть в первые ряды ожидающих, стоял сбоку и чуть позади, наблюдая уходящий от него примерно на три четверти профиль.
