Макарчер решил прощупать Гопкинса.
– Может быть… – начал было он, но вдруг умолк, прислушавшись к происходящему на платформе Улиссвилля.
Чем дальше он слушал, тем озабоченней становилось выражение его лица. Глубокая морщина прорезала его лоб сверху донизу.
– Что за чертовщина! – сердито проворчал он, сделав было движение к окну. Но Гопкинс испуганно удержал его.
– Не лезьте на передний план!
– Вы только послушайте! – с возмущением воскликнул Макарчер, жестом предлагая Гопкинсу соблюдать тишину.
С платформы, где происходил митинг фермеров перед президентским вагоном, до Макарчера отчетливо доносились чьи-то слова:
– …Мы, люди американского захолустья, чрезвычайно тронуты, мистер президент, тем, что вы заглянули сюда. Вы рассказали нам о сыне нашего народа – генерале Улиссе Гранте. Многие из стоящих здесь ничего о нем не знали…
Рузвельт благодушно перебил оратора:
– Это следует отнести к их плохой памяти: нет такого учебника истории, где не говорилось бы о генерале и президенте Штатов – Улиссе Гранте.
Кто-то на платформе вздохнул так громко, что было слышно в купе Гопкинса. Над толпою пронесся смешок.
– Если бы вы знали, мистер президент, сколько из стоящих здесь ребят забыли, каким концом карандаша следует водить по бумаге. – Толпа подтвердила эти слова одобрительным гулом. – Нам был очень интересен и полезен ваш рассказ, мистер президент. – Макарчеру почудилось в тоне оратора злая ирония. Генерал с трудом заставлял себя, не двигаясь, сидеть в кресле. – Отныне мы будем гордиться тем, что живем в местах, где сражался такой американец, как Грант. Тут проливали кровь наши предки за честь и свободу Штатов, за конституцию Вашингтона и Линкольна, за лучшее будущее для своих детей и для детей своих врагов – южан.
– Это вы очень хорошо сказали, мой дорогой друг, – послышался одобрительный голос Рузвельта. – Очень хорошо! Именно так оно и было: кровь солдат Гранта лилась за счастье не только для Севера, но и для Юга. За счастье всех американцев, без различия их происхождения и цвета кожи. Это была великая битва за дело демократии и прогресса.
Рузвельт умолк, очевидно вызывая оратора на продолжение речи.
– Мы хотим вам верить, мистер президент, как, вероятно, верили солдаты Гранту, что дерутся за свою свободу и свободу братьев негров, за дело демократии и прогресса. Но…
– Зачем он дает говорить этому нахалу? – возмущенным шепотом спросил Макарчер. – «Мы хотим вам верить»! Если хозяин не одернет его, я сам…
– Сидите смирно, Дуглас! – спокойно отрезал Гопкинс. – Хозяин знает, что делает.
Оратор на платформе продолжал:
– …но нам хочется знать, почему дети этих героев и мы, дети их детей, не имеем теперь ни демократии, ни хоть какого-нибудь прогресса в нашей жизни?
– Разве мы не имеем всего, что гарантировала нам конституция? – спросил Рузвельт.
– О ком вы говорите, мистер президент, – о вас или о нас?
– Разве не все мы, сыны своей страны, равны перед конституцией и Богом? – спросил Рузвельт.
Теперь голос оратора, отвечавшего ему, прозвучал почти нескрываемой насмешкой:
– Нам хотелось бы, мистер президент, рассудить свои дела без участия Бога.
– Вы атеист?
Последовал твердый ответ:
– Да, сэр.
– Думаете ли вы, что это хорошо?
– Да, сэр.
– И не боитесь, что когда-нибудь раскаетесь в своем неверии?
– Нет, сэр.
– Быть может… на смертном одре?
– Нет, сэр.
– Уж не солдат ли вы… судя по ответам? – весело спросил Рузвельт с очевидным намерением переменить тему.
