Зак и Мия - страница 22

Мне не слышно, о чем они общаются за стенкой. Но Мия хотя бы заговорила! Это прогресс после тишины последних двух дней. Меня подмывало сказать ей, что потом полегчает, что уныние отпустит. Надеюсь, Райс говорит ей что-то в этом духе. Раз уж ее мама на это не способна.

Я спросил на Фейсбуке, какой бы придумать прикольный проект, чтобы занять оставшееся время в больнице. Под вопросом уже 24 комментария. В основном предсказуемые советы от едва знакомых людей: «Сделай альбом-скрапбук про свою борьбу», «Напиши письмо себе в будущее, чтобы прочитать его год спустя» и даже «Вышей свой инициал на рождественском носке». Хорошо знакомые тоже отличились. Алекс предложил построить макет Эйфелевой башни из использованных иголок от шприцов, Мэтт – продать старый костный мозг через интернет-аукцион eBay, а Эван – уболтать медсестер сняться в порнухе. Наименее дурацкое предложение поступило от Рика, который тоже фанатеет от Эммы Уотсон: «Устрой киномарафон – пересмотри подряд всю поттериану». Вот это мне по силам.

Ми я под этим постом не оставила комментария. Не то чтобы я ждал. Я снова и снова захожу к ней на страницу: должна ведь она написать про больницу? Или хотя бы про осточертевшую боль в ноге. Может, даже про дурацкого соседа с башкой-лампочкой. Последний ее пост, за вчера, гласит:

В комментариях ее френды обсуждают состав выступающих. Никто не спрашивает Мию про больную ногу.

Неужели они правда настолько слепы к тому, что с ней происходит? Что ей плохо морально и физически? Похоже, единственный, кто знает правду, сейчас торчит у нее в палате, и тот уже прощается. Дверь за стеной открывается, закрывается, и Райс мелькает мимо с опустевшими руками. Спустя минуту я вижу из окна, как он выходит на улицу и садится в тачку, припаркованную в зоне короткосрочной стоянки. И вот он уже уносится прочь, подальше от больницы и от семнадцатилетней девушки, которая тихо всхлипывает за стенкой.

Слушать это еще невыносимее, чем девчачью попсу.

Если бы я мог пойти к ней, я бы пошел. Скорее всего. Мне кажется, я бы зашел к ней, сел на край кровати и гладил бы ее по спине. Может, даже приобнял бы. Если бы мне показалось, что она не против. Как мама меня приобнимала и гладила.

Но я не могу отсюда выйти, не могу помочь ей пережить печаль, не могу не слушать, как она плачет, не могу ничего. И никто, кроме меня, не знает.

Мама возвращается из магазина и протягивает мне ушастый чехол на чайник.

– Это что?..

– Продавец сказал, что это хит продаж. Говорит, Берт Рейнольдс такое бы надел.

– Кто?

Она закатывает глаза.

– Ну, тот актер. Из комедии, как ее, «Полицейский и бандит».

По-моему, мама надо мной издевается.

– Ты ж сам просил, – говорит она.

Меня тянет стошнить в эту шапку, но мама натягивает ее мне на голову. Затем делает шаг назад и задумчиво разглядывает меня, будто я сложное граффити, которое надо расшифровать.

– Кажется, такое носил ковбой из того фильма про гору и геев.

– Не такого эффекта, мама, я добивался.

– Тогда учись рисовать, – она мнет мой рисунок кепки и выбрасывает его в корзину. – Кстати, неплохая идея. Я могу принести фруктов для натуры, купить тебе «Рисование для чайников».

Мама меня не на шутку подбешивает. На химии было не так трудно: пять дней вместе вполне можно пережить, потому что знаешь, что за ними следуют пять дней, когда ты будешь один. А при непрерывном общении в течение месяца вырабатывается аллергия. Удивительно, что мы до сих пор не поссорились.