Смеркалось, когда мы миновали ворота в крепостной стене. Фан-Белл окружали не каменные стены, а высокий вал с частоколом из толстых бревен поверху. Проникнуть в город жители окрестных сел и слобожане могли через двое ворот, защищенных бревенчатыми же башнями с площадками для лучников и караулками внизу. Кисель показал стражникам какой-то знак – то ли перстень, то ли грамотку, я не разглядел, – и этого оказалось довольно. Десятник стражи даже поклонился, пока его подчиненные отодвигали тяжелую створку ворот.
Когда-то давно, больше десяти лет назад, я побывал в Фан-Белле, но, проезжая по полутемным улочкам, не узнал ничего. Может, его отстроили заново после очередного пожара? Изредка слухи на Красную Лошадь доходили – деревянный город страдал от неосторожного обращения с огнем. Иногда выгорали целые кварталы. А может, просто у меня память такая слабая?
К месту назначения мы добрались уже в кромешной темноте. Желтоватые отблески двух факелов не давали разглядеть что-либо за пределами освещенного круга. Какая-то каменная громадина. Похоже, замок. Чей, интересно знать.
Тут нас с Гелкой разлучили окончательно. Арданы и в пути нас рядом не сажали, спать поблизости друг от друга не укладывали. Разговаривать не разрешали. Только и удавалось взглядом обменяться, улыбкой, кивком головы дочку подбодрить. А теперь нас свели в подземелье и посадили по разным комнатам.
Мне досталась темница в подлинном смысле этого слова. Никаких окон, никакого освещения. Камера три на четыре шага. Точно подсчитано, не один раз проверил. У одной стены сбитый из горбыля топчан. Ни о какой постели даже речи не шло. Впрочем, если были бы в темнице какие-то тряпки, я бы их сам скинул на пол. Только вшей от прежних постояльцев мне не хватало.
В углу темницы – бадейка для отправления естественных надобностей. За те два дня, что я провел взаперти, никто нечистоты не выносил.
Ни стола, ни стула. Темно, хоть глаз выколи. Только в коридоре, куда выходит дверь моей камеры, факелы горели, и то не частые. Свет проникал в маленькое – пядь на полторы – прямоугольное отверстие в двери. Через него же дважды в день охранник, угрюмый и неразговорчивый, просовывал глиняную миску с едой – крошево вареной моркови с репой, и кружку воды, хвала Сущему, не затхлой.
Второй день я предавался размышлениям – кто нас приказал схватить и для чего? Ответа пока не находилось.
Еще в Пузыре люди Киселя тщательно меня обыскали. Отняли нож, сумку с Пятой Силы и мешочек с самоцветами, отложенными за восемь лет работы на прииске. Теперь, даже если случится чудо и нам удастся сбежать, прощай надежда на безбедную жизнь где-нибудь в отдаленной провинции Приозерной империи. Прощай нарисованный в воображении маленький домик с садиком, книга, которую начал писать в уме. Придется зарабатывать.
Умею я немного, но все же кое-что делаю неплохо. Могу ловушки ставить на пушного зверя – соболя, куницу, белку, лису. К трапперам, что ли, прибиться? Могу руду добывать… А могу и писарем куда-нибудь устроиться. Все-таки ученье в Храмовой Школе даром не прошло. Пишу нынешними рунами и старыми – сидскими. Понимаю и старшую речь, на которой перворожденные разговаривают. Может, толмачом попробовать?
Смешной ты, Молчун, право слово. Сидишь в темнице, под замком, не знаешь, оставят ли тебя в живых, или завтра повесят на заднем дворе, или полторы ладони стали под лопатку сунут и в выгребную яму сбросят, а рассуждаешь о том, как дальше жить намерен, как на пропитание зарабатывать…
