– Не разрешай ему так с тобой. – Татьяна подошла к моему столу и положила на него конфетку. – Пока он орал – мне хотелось ему бородёнку его гадкую выдрать. Вы же вроде дружите, нет?
– Начальник и подчинённый никогда не дружат. Это так устроено: я ненавижу его тихо и постоянно, а он меня громко и эпизодически.
– Вечно ты… – Татьяна хмурится и шепчет, заметив Анечку Бойко, поднявшую на нас глаза.
– Таня, я, изнемогая, терплю, деваться-то некуда. – Я улыбнулся. – А если честно, пора валить отсюда. Жалко, денег нет.
– Чё? Куда это ещё?
– В Петербург, например.
Да, я тогда впервые это брякнул, и идея быстро прижилась. Вскоре все всерьёз обсуждали перспективу моего переезда. На самом же деле никуда я тогда ещё по-настоящему не собирался. Здесь родители, братик Сева, деревья, улицы и запахи, сопровождавшие меня всю жизнь. И самое главное: я одинок. Покидать родину одному нельзя – засохнешь. Кто-то должен разделить эмигрантские хлопоты, кивнуть в ответ на описание невроза, связанного с переменой пейзажа. К тому же в Питер уехала Ве-ре-ра-ра. Меня бы парализовало от стыда, узнай она о том, что я за ней повторяю.
А вот откуда хотелось по-настоящему уехать, так это из сиротливой нищеты, угнетающе действующей на психику. Мне казалось, не без оснований, что мир незаслуженно обделил меня; сюда я распределён ошибочно.
– Куда?! Ты же Питер терпеть не можешь. И вообще: это Мишкин фетиш. Мозг весь проел со своим Питером: «переедем? переедем?». Там холодина и солнца нет. Весь год в пуховике, платье не наденешь.
– Деваться некуда. Иногда оттуда забирают в счастье. Отсюда – никого и никогда. Вот, например, Анечка Бойко…
– Где она такой только свитер купила?! – перебила меня Танечка. – С зелёными бутонами-то! Ты видел, в чём она припёрлась?
– Нет, я переодеваюсь не с вами, к сожалению. Кстати, Анечка зарабатывает больше всех. Она выходит, конечно, по субботам и всё такое, но я всё равно не понимаю, как это у неё получается.
– Вы же на сделке! Хочешь заработать – бери побольше дорогих, а дешманские серебряные колечки для студенток – нафиг их.
– Изделия распределяет Мельник в случайном порядке.
– И чё? Часто он даёт тебе что-то дорогое?
– Иногда.
В ответ Татьяна улыбнулась. Анечка Бойко, покусывая губы, ковыряла шилом посадочное гнездо в корпусе крошечных женских часиков. Следя за её работой, я всерьёз задумался: а не наёбывает ли меня начальник нашего отдела?
Гриша Мельник крупный, бородатый, женатый. Ему скоро сорок. Один на весь завод, не считая начальства, он носит рубашки, которые запихивает в синие джинсы.
Он убеждён, что умеет быть своим и с подчинёнными, и с шефами. Изо всех сил пытается сократить пропасть между собой и ими. В кабинете директора не садится, как полагается челяди за стол, а расплывается на кожаном диване. Обращается к нему запросто: «Василич». А напившись на корпоративе до полуобморока, пристаёт ко всем с разговорами о том, что нужно провести забастовку против низких зарплат.
Его «младшой» друг Володя мне рассказывал как-то, что Мельник в ста процентах случаев напивается до полной отключки, а потому падает как подкошенный там, где его настиг спиртовой нокаут. Поэтому у него частенько синяки на лице, которые сам он объясняет загадочно: «Произошла там ситуация на выходных».
