Состояние Жуковского в это время хорошо отражает стихотворение «Голос с того света» – вольный перевод Шиллера. Хотя главная мысль Шиллера (Eine Geisterstimme[12]) и заимствована Жуковским, но в целом он меняет содержание и привносит много своего личного, что легко отделить от общелитературного:
Не узнавай, куда я путь склонила,
В какой предел из мира перешла…
О друг, я все земное совершила;
Я на земле любила и жила.
Нашла ли их? Сбылись ли ожиданья?
Без страха верь; обмана сердцу нет;
Сбылося все; я в стороне свиданья;
И знаю здесь, сколь ваш прекрасен свет.
Друг, на земле великое не тщетно;
Будь тверд, а здесь тебе не изменят;
О милый, здесь не будет безответно
Ничто, ничто: ни мысль, ни вздох, ни взгляд.
Не унывай: минувшее с тобою;
Незрима я, но в мире мы одном;
Будь верен мне прекрасною душою;
Сверши один начатое вдвоем.
В этом стихотворении Жуковский пытается примирить непримиримое: земной страдальческий удел с небесным блаженством. Это стремление, обозначающее для поэта высшее совершенство человеческого духа, всегда в нем было. Трагический разлад, восприятие земной жизни как юдоли страданий он считал греховным и пытался в себе преодолеть – то более, то менее успешно. В этом стихотворении, однако, есть и другой мотив: разлука с возлюбленной теперь для Жуковского равносильна смерти, он осознает безвозвратность утраченного. Собственно равносильным смерти в этот момент чрезвычайного душевного напряжения поэт ощущает предстоящий брак Маши. Но как удивительно эта элегия предвосхитила дальнейшее! Мотив могилы, характерный для унылой поэзии начала XIX века, у Жуковского устойчиво связывается с женским образом, с утратой возлюбленной, с мотивом ее непременного оплакивания и необходимостью смириться с ее преждевременной смертью и одному совершать дальше свое земное поприще. Приведенное стихотворение не единственное в этом ряду. Знаменитая элегия «Теон и Эсхин», написанная в 1814 году, описывает совершенно аналогичную ситуацию:
Кто раз полюбил, тот на свете, мой друг,
Уже одиноким не будет…
Ах! свет, где она предо мною цвела, —
Он тот же: все ею он полон.
По той же дороге стремлюся один
И к той же возвышенной цели,
К которой так бодро стремился вдвоем —
Сих уз не разрушит могила,
Сей мыслью высокой украшена жизнь…
Всякий истинный поэт обладает печальным провидческим даром, и образ ранней могилы в стихах Жуковского приобрел с течением времени вполне реалистическую окраску.
С момента получения письма Маши, в котором она испросила его благословение на свой брак с Мойером, Жуковский не знает покоя. Он не верит, что его возлюбленная могла так быстро забыть прошедшее, подчиниться обстоятельствам, отказаться от любви, которая, казалось, вечно будет соединять их. С одной стороны, он склонен думать, что мать или Воейков принуждают Машу к этому браку. С другой – мысль о действительной перемене Машиных чувств не дает ему покоя. В конце концов, искать согласия с самим собой Жуковский отправился в Дерпт в январе 1816 года, желая лично разобраться в ситуации и познакомиться с предполагаемым женихом Маши, с которым пока он неистово боролся заочно. И тут произошло чудо: Мойер понравился Жуковскому. Стало очевидно, что Маша не обманывала его, она и вправду привязалась к своему жениху, человеку не просто порядочному, но близкому ей по духу, напоминающему ей Жуковского. Кроме того, она всей душой стремилась вырваться из-под деспотической власти своего зятя А. Ф. Воейкова, который постепенно превратил жизнь семьи Протасовых в кромешный ад. Особенно страдала сестра Александра, в том числе и от поведения мужа в отношении Марии. Хотя определенно трудно сказать, кто страдал больше: доставалось всем, и матери, и дочерям. Замужество Маши должно было хотя бы отчасти положить конец этой тирании. Говорить о радикальной перемене чувств Маши к Жуковскому не приходится, что будет отчетливо видно из дальнейших событий. Однако в этой ситуации ему нужно было отойти в сторону, и Жуковский постарался сделать это так, чтобы не разрушить ни собственных отношений с Машей, ни ее хрупкого покоя, которым дорожил.
