Гена будет единственным в моих записках, чье настоящее имя я с удовольствием и уважением называю полностью. Геннадий Петрович Бондаренко. В 2010 году в междугороднем автобусе в Красноярске я совершенно случайно встретил его жену Татьяну. Мой первый вопрос был, конечно, как там Гена. Никак, Саша. Гены больше нет. Ступор. Гром среди ясного неба. Сел я у окна и заплакал. Горько-горько, как не плакал уже целую вечность. С самого детства. Зарыдал, уткнувшись в дорожную сумку. Светлая тебе память, Петрович. Геннадий Петрович. Гена…
А был в моей жизни еще один участник самодеятельности… Но по порядку.
И все-таки в практике КПСС были и жемчужные зерна. Был у них такой термин «бросать на прорыв». Спасать ту или иную жизненную ситуацию в стране. Передовика производства отправляли на зытюканный-занюханный завод – вытаскивать его в передовые. Или знатного агронома партия посылала в забытый богом совхоз с той же целью. Николая Дмитриевича партия отправила в очередной раз спасать очередную сельскую школу. Дали ему квартиру. Положили жалование. Спасай нас, товарищ директор! Привез он семью и молодую дочь, только что закончившую педучилище. И каким-то своим профессиональным нюхом директор нашего Дома культуры, легендарный Георгий Федорович, честь ему и хвала, учуял в ней вокальный талант. Где он с ней общался? Как про это узнал? До сих пор не знаю, но пришел к нам на репетицию. Предупредил: без шуточек чтобы. Без приколов ваших дурацких. Чтобы постригли-причесали свои патлы косматые. И чтоб ни запаха у меня! Прибью! Да мы уже недели две… Знаю я вас. Недели две они. На дурака рассказ. Значит, так. Завтра в 14.00. Зовут Ирочка, запомнили? Ну Ирочка да Ирочка. Мало ли их тут.
Апрель 1979 года. 14.00. Входит девушка. И какая! О мы забегали! Вот стул. Погодите, сейчас другой принесу, который не шатается. Вот микрофон. Этот лучше. Что споем? Она смущена, конечно. Из Пугачевой что-нибудь знаете? Чуть-чуть. Ну, хоть что-нибудь. И она запела. «За окном сентябрь провода качает. За окном с утра серый дождь стеной». Она поет. Серега играет. «Этим летом я встретилась с печалью». И такое состояние вдруг, что… Хочется сделать так, чтобы это никогда не закончилось. Чтобы вот оно было – и всё. Чтобы… Чтобы… Чтобы держать вот это всё на ладошке и не дышать. И чтобы никто не смог спугнуть это чудо. И ваш покорный слуга это сделал! Не спугнул. Не дышал. Удержал и сохранил. В ноябре у нас с этой Ирочкой состоялась свадьба! И пошли мы с ней рядом и по жизни, и по сцене, и по судьбе.
Мне сегодня седьмой десяток. Много чего я видел в жизни. И людей талантливых повидал не мало, но такого, чтобы вот так запросто на кухне у меня дома пела живая Пугачева. Или Марыля Родович. Или Лили Иванова. Но это было! Ирина пела на всех языках всех певиц мировой эстрады. На французском у нас на кухне пела Мирей Матье. На сербохорватском – Радмила Караклаич. И даже неведомая японка Наоко Каваи мне пела по ночам что-то свое, японское. И это всё на моих глазах! Не где-то там, в Москве или Париже, а здесь и сейчас. И настолько Ирина была скромной, что о ее таланте знал только я. Ее папа и мама обалдели, когда их двадцатилетняя дочь спела на нашем концерте «Звездное лето». В пугачевском балахоне! С такой же гривой волос! С такими же полетами по сцене! Я до сих пор помню выражение их лиц, когда они, сидя в первом ряду, не верили своим глазам. Как?! Это их Ирина?! Да такого быть не может!
