Я кладу черное семечко в рот и делаю вид, что запиваю водой. Тетя примирительно улыбается и произносит:
– Buenas noches[15].
Она показывает мне мою комнату, я проскальзываю внутрь и тут же выплевываю таблетку в руку. Потом засовываю нечто, похожее на семечко, во внутренний карман спортивной сумки, чтобы позже внимательнее изучить его.
Моя новая спальня размером не меньше целой квартиры, здесь есть отдельная ванная и пустой чулан, в котором могла бы поместиться еще одна спальня. Мы с родителями удобно устроились бы здесь.
Трудно представить, что мама выросла в этом замке. Еще труднее вообразить, что я росла бы тут, может быть, в этой самой комнате, если бы не случилось что-то, что заставило родителей собраться и уехать. Они изменили мою национальность, язык, воспитание… и даже не потрудились рассказать мне об этом. Я отгоняю от себя злые мысли и пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом.
В ванной комнате стоит изгибающаяся, похожая на коготь ворона ванна без душа. Я поворачиваю латунный кран, чтобы наполнить ее горячей водой. На фарфоровой полке расставлены разнообразные шампуни, кондиционеры, гели для тела, увлажняющие кремы, бомбочки для ванн. Все они не распакованы.
Уже несколько месяцев я не мылась без присмотра, у меня вообще не было возможности уединиться. Меня охватывает ощущение нереальности происходящего. Я могу делать что захочу, и никто меня не остановит. Могу задержать дыхание под водой и сидеть так до бесконечности, пока не лопнет последний мыльный пузырь.
Я погружаюсь с головой в воду и в наступившей тишине жду, что будет дальше.
Проходят секунды, и мир становится слишком тихим. Отсутствие звуков кажется невыносимым, а может, это и есть смерть – оглушительная тишина целую вечность? Я выныриваю и хватаю ртом воздух.
Закончив мыться, я вытираюсь полотенцем и натягиваю черные легинсы и худи. А потом я нарушаю первое правило Беатрис, предварительно надеваю носки, но не обуваюсь.
Пробираясь по ледяному коридору, я стараюсь держаться ближе к мебели и другим тяжелым предметам, под которыми пол твердый: вероятность, что он заскрипит, меньше. Я спускаюсь до середины Y-образной лестницы, а после поднимаюсь на двенадцать ступенек влево.
Темнота здесь кажется еще гуще. Я пользуюсь маленьким фонариком, такой обычно прикрепляют на цепочку для ключей, чтобы осмотреть облупившуюся краску на стенах и затянутые паутиной углы. Папа говорил, что фонарик необходим для расследования. Мурашки пробегают по шее и затылку, но это не из-за паутины, а потому, что я чувствую на себе чей-то взгляд. Машу фонариком вокруг себя, но никого нет. Я иду вперед, заглядывая по дороге в спальни и ванные комнаты, и ощущение, что за мной наблюдают, только усиливается, но шагов не слышно.
Вдруг что-то касается моей щеки! Резко втянув в себя воздух, я свечу фонариком во все стороны. Он то горит, то мигает, а потом окончательно гаснет. Я нажимаю на кнопку, пытаясь включить фонарик, но он, похоже, сломался. Теперь понятно, почему местные жители считают, что в этом замке обитает зло.
Мне нужно вернуться в комнату, но страх, подкрадывающийся все ближе, слишком будоражит меня. Я чувствую, как тревожно стучит мое сердце, и мне не хочется идти обратно.
В конце коридора застыла огромная страшная тень, но, когда мои глаза привыкают к темноте, я понимаю, что это еще одна гаргулья из черного камня, и она будто не сводит с меня глаз. За спиной чудища я различаю неприметную дверь.
