Замуж в наказание - страница 27
Все эти вопросы я могла задать себе, а маме просто повторила:
– Я ничего плохого не хотела…
Она не спорила, вздохнула тяжело, обняла крепко-крепко и скомандовала:
– Ешь, кызым.
Ушла, больше не оглядываясь, оставляя меня наедине с ненужной мне едой.
И дни продолжили тянуться.
Я слежу из своего окна, как папа куда-то время от времени уезжает. Стыдно признаться, но когда его дома нет, мне становится легче. Потому что когда есть – я постоянно жду его прихода и какого-то ужасного разговора. Жду наказания. А он, наверное, раскаянья. Но я не могу каяться. Внутри непобедимый стоп. За что? За чувства?
Я признаю свою вину в том, что Митя с Бекиром натворили на свадьбе. Но не за сам факт нашей с Митей встречи. Я постоянно перебираю в голове весь допущенный нами «разврат» и не нахожу какой-то катастрофы.
Среди моих университетских подруг не так уж много девственниц, не говоря уж о нецелованных, но ни одна из них не замужем. Я понимаю, что себя ровнять с другими нет смысла. У меня – особые исходные. Другая семья. Но я не хочу быть виноватой просто за то, что позволяю себе жить.
Когда папы нет – атмосфера в доме не кажется такой угнетающей. Я даже несколько раз спускалась к маме на кухню. Видела Бекира, но не рискнула заговорить. Он взглядом предупредил, что трогать его не нужно. Мне стало обидно до слез, но это наказание я принимаю.
Как только слышу, что ворота разъезжаются, поднимаюсь обратно в комнату. Так длится еще три дня.
Я сижу на кровати, чувствуя себя беспричинно уставшей, когда мне звонит Лейла. Вижу на экране ее имя и начинаю дрожать. С подругой поговорить мне еще страшнее, чем было с папой.
Это же ее день я испоганила и теперь она об этом знает.
Всё, на что меня хватило, это отправить короткое сообщение: «прости». Она лайкнула смайлом и спросила: «за что, Ручеек?». Я не ответила, она не настояла. А сейчас зачем-то набрала.
Заставляю себя перебороть желание проигнорировать входящий. Беру трубку.
– Алло… – Звучу ужасно. Сипло и бесцветно. Не хочу вызывать у людей жалость, но, судя по паузе, Лейла немного растерялась.
– Алло, Ручеек…
По первым же словам подруги становится понятно, что она не злится. Накрывает еще больше волной жалости к себе, чем когда приходила мама. Держусь несколько секунд, а потом всхлипываю. Падаю лицом в раскрытую ладонь и реву подруге в трубку. Она успокаивает, а я только сильнее реву.
– Ну всё, Айлин… Ну всё… Всё хорошо будет, Ручеек.
Я ей почему-то вообще не верю, но стараюсь успокоиться. Между рваными всхлипами спрашиваю:
– Обо мне все говорят, да? Над нами смеются?
Под «нами» я имею в виду не нас с Митей, а семью Джемилевых. Проведенные взаперти дни привели меня к тому, что кажется, будто за нашим забором разговоры только о том, как я уронила в глазах общины всю семью.
И пауза Лейлы убеждает меня в собственной правоте.
Подруга тяжело вздыхает, я жмурюсь и снова всхлипываю.
– Это пройдет, Айлин. Я сказала Фирузе, чтобы не смела мне на глаза попадаться. В жизни с ней не поздороваюсь больше. Это она о вас сначала своей мамаше растрепала, а та уже другим понесла.
Жмурюсь, сгоняя на кончики ресниц слезы. Фируза – это вполне милая, как раньше казалось, девочка из наших. Учится на первом курсе. Мы с ней пересекались пару раз, я помогала, чем могла. Скинула ей все свои готовые контрольные. А она…
– Не пройдет, Лейла… Не пройдет… Папа ходит, как туча. С мамой ругается. Со мной не говорит. Они Митю не примет.