На окнах цветы. Особенно родные и сейчас, когда я их вижу, грушевидные колокольчики. За небольшой перегородкой – кухня.
Когда тут жила вся семья, дом был вдвое больше. Но при мне полдома отгорожены и даже окна в другой половине наглухо заколочены. Это очень волновало моё воображение. Но я никогда не любопытствовала. Отец сейчас объяснил: там была «горница», в ней стояла мебель, был даже камин и множество цветов.
Дом сверкал чистотой.
По утрам бабушка пекла душистые картофельные шанежки (я так и не научилась этому) и за столом начиналось действо: кто первым съест, тому земляничка красная, кто вторым – розовая ягодка, а самый последний – сушенка. Но меня почему-то это не стимулировало: я и сейчас за общим столом заканчиваю последняя, медленно ем.
Отъездов из деревни не помню, но мне часто рассказывали об этом взрослые. Я так плакала и кричала, когда надо было расставаться с бабушкой Ульяной и садиться в поезд, что сочинялась каждый раз с новыми вариациями одна и та же сказка. Бабушка спохватывалась, что якобы забыла и оставила дома кувшин, который я особенно любила, и обещала сбегать за ним, а меня догнать в другом вагоне, который прицепят к составу.
Я оказалась «любимой внучкой», а позднее «любимой племянницей», что не способствовало моей дружбе с многочисленными двоюродными сёстрами. А вот мама никогда не отдавала предпочтения ни мне, ни брату. Зная плюсы и минусы того и другого, она любила нас одинаково. Это была абсолютная любовь, и я не знала ревности.
Бабушка Ульяна одна подняла своё огромное семейство. В голодный 1921 год она ездила даже в Ташкент и привезла мешок муки. Умерла она на девяносто девятом году.
У них, Алексея и Ульяны, было восемь детей. Умер только маленький Кузьма, ещё при отце.
По старшинству в ряд вот их имена: Федосья, Иван, Мария, Михаил (по паспорту Макар) – мой отец, Пётр, Дмитрий и Татьяна.
Внуков у неё четырнадцать, а счесть правнуков и праправнуков мне не просто, – спасибо моим двоюродным сёстрам Люции и Нинель, которые уже составили родословную этой огромной семьи, разлетевшейся по просторам России и ближнего зарубежья: Крыма, Украины, Казахстана, Москвы, Санкт-Петербурга, Камчатки, Каменск-Уральского, Камышлова, Алма-Аты, Екатеринбурга и т. д.
Кого только нет в этой семье: врачи, инженеры, педагоги, юристы, военные, торговые работники, конструкторы, священнослужители, администраторы и даже… политики.
Начиная с третьего и четвёртого поколений (внуков и правнуков), в этой семье, кроме исконно русских, появились украинцы – их особенно много, белорусы, евреи, цыгане, эстонцы…
Много среди них людей замечательно одарённых: я каждый раз хваталась за перо, когда уходила от нас тётя Феня (Феодосия), чтобы записать после неё множество метких словечек, таких необычных и выразительных, что они меня изумляли, смешили и пленяли одновременно. Хотя не могу сказать, что я любила эту тётушку. А дочь её, Валентина, оказалась оригинальной художницей. Она выращивает экзотические цветы, а из их лепестков создаёт несравненной красоты картины. С ней мы плохо ладим…
Всё-таки родные мамы оказались нам ближе, потому что принимали в нашей жизни прямое участие: мы жили у них во время войны, они кормили нас и всю жизнь одевали.
В большой «семье своей родной» моего отца я «казалась девочкой чужой». Я очень рано научилась читать и жила в «воздушном замке» прекрасных фантазий. В практической жизни семьи почти не участвовала. А мои сёстры и братья прошли хорошую жизненную школу, были хозяйственными, домовитыми, в отличие от меня, практически приспособленными. Между собой они постоянно общались.
