Все, приехавшие с нынешним поездом, уходят по большой дороге прямо, туда, где на высоком холме рассыпались там и сям дома нашей деревеньки. А мы с мамой забираем влево и одни идём по узенькой тропинке, вьющейся среди хлебов. Меня с головой накрывают пшеничные колосья. Мама идёт впереди, я вижу только её спину. Тогда я вскидываю голову – и захватывает дух.
Первое в моей жизни ночное небо кишмя кишит… мириадами звёзд. И небо, и звёзды – всё живое. До сих пор для меня загадка: как могло детское сердечко вместить всю гамму сложных и противоречивых чувств, всё величие этой ночи и одновременно необъяснимый страх перед бессчётным числом миров, смотрящих на меня сверху яркими точками звёзд? Как не затеряться крошечному существу в этом огромном мире?
Так же внезапно на смену страху перед громадностью жизни пришёл покой и с ним уверенность: «Пока мама, это родное существо, идущее впереди, рядом, мне нечего бояться». От неё ко мне шли токи Доброты такой силы, что мощным аккордом завершили это ночное переживание. Больше я не помню ничего. Как будто что-то щёлкнуло и навсегда, как на фотоплёнке, зафиксировало мысль: «Мама – это центр моего мироздания»… Она навсегда осталась неиссякаемым источником Любви и… слёз.
После провала в памяти, после своеобразного затемнения на внутреннем экране моей памяти возникает другая яркая и отчётливая картина. Это второе воспоминание.
Мы живём в Новосибирске, куда отец командирован для организации фабрики механического учёта в Управлении железной дороги. Дом, в котором он получил квартиру, достраивается2.
Мы временно живём на частной квартире у рыбака на самом берегу Оби, в посёлке под названием Нахаловка.
Избушка с небольшим двориком, в котором на тонкой верёвочке в несколько рядов сохнет рыба: дед сам её ловит, вялит, коптит, сушит… Избушка стоит на самом краю высокого обрыва, сразу под ним – Обь. Напротив, почти на отвесной горе непонятным образом прилепились такие же домишки, как наш.
В доме только кухня и небольшая комната. Хозяева спят на печке. Мы, квартиранты, четыре человека – в комнате. Мне шесть лет, рядом со мной брат Володя, который умудряется уползать в отверстие под печью, где собирает со стены и съедает извёстку. Каждый раз мы его теряем и пугаемся.
В избушке тепло. Большую часть времени я провожу под столом. За столом сидят и мирно беседуют мама и хозяйка Манефа Андреевна.
И я слышу грустную мамину повесть…
О, эти ущербные семьи, в которых не хватает либо матери, либо отца… Была бы жива бабушка Мария, по-иному сложилась бы мамина жизнь. Она закончила бы школу, выучилась… «И, мама, ты бы стала министром», – говорила я ей позднее. Её врождённой мудростью держалась наша семья. У неё был высокий чистый лоб и, как говорили в деревне, она была «баская девка», то есть красивая. И не вышла бы она замуж за Михаила, была бы счастливее, пусть и меня бы не было.
Прав был дед Анисим, когда говорил: «Лучше три раза погореть, чем один раз овдоветь». Привёл он в дом вторую жену с сыном Иваном. Оказалась она лютой мачехой…
Вот эпизод, который я услышала в тот вечер под столом.
«В родительский день я попросила мачеху отпустить меня на кладбище, к маме. Это в четырёх километрах от Меркушина, в Калиновке. А она так рассердилась, что стукнула меня мутовкой по голове и оставила дома…»
Острыми шипами этой мутовки мачеха проломила маме череп и запретила жаловаться отцу. Мама терпела боль, пока в ранке не завелись червячки. Тогда всё открылось, и дед Анисим на лошади отвёз дочку в Камышлов к врачам.
