– Ну-у… Делё в том…
– Поэтическую книгу! С портретом и в твёрдом блестящем переплёте. А-абсолютно! И с предисловием.
– Вот и договаривайтесь.
Я спешу скорее прочь.
Миллионщик не отстаёт, догоняет меня в дверях:
– А он сможет?
– Это хороший литератор. А сможет или не сможет… Это уж ты с ним…
– А чё-ё он – Кёнигсберг да Бранденбург?
– Служили мы там вместе. Иди, иди, не сомневайся.
Дурак
Пока меня не было за столом, Пузо пересадил-таки мою заведующую отделом к себе. Та шлёт мне виноватые взгляды. Я безразлично скольжу глазами по собравшимся. Не безразлично, конечно. Накрыть бы тарелкой салата морду этому зажравшемуся Хеопсу! Но я скольжу…
Штабс-Капитан рассказывает о своих недавних полётах, мёртвых петлях, крутых виражах… Замечаю мимоходом, что с его высшим пилотажем из кресла главного редактора вылететь – два пальца обмочить. Доброжелателей у тебя!..
– Пошли они все в zadnitsu! – Штабс-Капитан берёт бутылку и плещет в стопку через край. – Что теперь, на них глядя, листом дрожать и не жить вовсе?
– Мера же должна быть какая-то.
– У самого-то она есть?
Уже второй человек за день на меня самого в ответ кивает. И верно, останавливаться пора, менять тропочку, однозначно и бесповоротно, не то всё, брат, эндшпиль.
Штабс-Капитан пытается развить мысль:
– Сам же балансируешь… канатоходцем на одной ноге и без страховки…
Слушать такое от такого же тошно. Я гашу морализаторский пыл друга:
– Спой лучше. Эту… «Лодочку»…
– Прямо сейчас?
– А кого стесняться?
Перебивая всех, зычно и не совсем классически Штабс-Капитан затягивает «Лодочку в затоне», которую сочинил ещё студентом, а я студентом долго не мог поверить, что это он сам написал. Понимаю – стихотворение. Но песню?! Со своей чистой, лёгкой, запоминающейся мелодией… Нет, это было выше моего разумения.
Я поддерживаю, подвываю на припевах.
Странно, но и Пацаночка нас поддержала. Откуда она знает её? Пузо набычился, демонстративно жуёт.
В обнимку вваливаются Земеля с миллионщиком. Оба довольны, так и светятся.
– Договорились? – спрашиваю.
– Ещё как! – смеётся Земеля.
– Вот и хорошо, – киваю я другу, может, отвлечётся, наконец, от своих дурных мыслей. Да и на ночную рубаху жене заработает.
Стали расходиться. Программа презентации исчерпана. Пузо комплектует пассажиров в свой «лимузин». Тащит туда Пацанку. Поддав лишка, он наконец обнаглел, распустил и язык, и руки, поганый свой язык, мерзкие свои руки. Та вежливо отбивается… Сколько же можно терпеть?
– Видишь, она не хочет с тобой ехать, – говорю ему в закоулке коридора, где мы оказались на короткое время втроём.
– А с кем она хочет?.. – придаёт он фразе второй смысл и пышет мне в лицо табачным дымом. – Не с тобой ли?
Тогда я говорю ему:
– Неважно. Но тебе её, как Бреккеке Дюймовочки, не видать, понял?
– Это кто Бреккеке? – теряет дар речи Хеопс. Его вечно сонные студенистые глаза таращатся, округлившись и застыв, как крутые яйца, лицо наливается кровью, он точно рыбной костью подавился. Мне кажется, что сейчас он навалится на меня всей своей массивной тушей, наедет, как паровоз, вцепится в горло, но в это время в дверях появляется Штабс-Капитан и рычит на весь коридор:
– Долго ещё вас ждать?! На поезд опоздаем.
Вываливаемся гурьбой во двор.
– Иди, – киваю я ей в сторону «лимузина».
– Дурак, – отвечает она.
Полёт ласточки
На поезд мы не успели. Пришвартовались на передых к живущему недалеко от вокзала Коленвалу, оказавшемуся на наше счастье дома. Открыл нам Цезарь. Я постучал, дверь халупы скрипнула, и к нам навстречу, как отмуштрованный швейцар, вышел, поводя усами, в пышных бакенбардах, с ленивым вопросом в зелёных раскосых глазах – кого ещё там чёрт несёт? – наш любимый сибиряк. Потёрся о мою ногу, потом выбрал ножку Дюймовочки, замурлыкал.
