– Англичанка у нас злая. На урок её опоздаешь – не пускает. Недавно двойку за сочинение вкатила. Две ошибки – двойка! Разве это справедливо? Даже усатый-полосатый говорит, что несправедливо. А мама ругается.
– Кто такой усатый-полосатый? – интересуюсь.
– Да к нам всё время приезжает. Мамин друг. У него машина красивая, иностранная.
– А почему – усатый-полосатый?
– Ну, усы у него под носом. И вся одежда всегда в полоску. Как клоун.
– Он что, живёт у вас?
– Не-е, я же сказала: приезжает. В гости. Привозит мне и маме подарки разные. И всегда – рыбу.
– Рыбак?
– Не-е, просто там где-то работает. Летом вот в лес с ним ездили, орехи собирали. И зимой, сказал, поедем… На лыжах кататься… Когда мама приедет…
Я разглядываю свою кровинушку, вполне самостоятельного, суверенного человечка.
– Как учишься?
– Учусь и учусь. Надоело. Скорей бы каникулы. Вон бабушке хорошо, на пенсии. И на работу ходить не надо, и двоек ей никто не ставит, каждый месяц почтальон домой деньги приносит. Папа, а когда тебя выпишут из больницы, ты вернёшься к нам домой?
– К кому – к вам?
– К нам с мамой.
– Я же умер, – замечаю я, дурашливо закатываю глаза и, раскинув руки, замертво плюхаюсь на кушетку.
– Папа! – строго, взрослым голосом прикрикивает на меня дочь, тянет за руку, сажает. – Сделай как я. – Она словно собирает в горсть паутину с лица и решительно сдувает её с ладони. Я повторяю за ней магический жест.
– Фью! – И смерть улетает от меня далеко-далеко… Мы весело гогочем.
Возвращается мама.
– Тише, черти, расшумелись! Вы же не в комнате смеха находитесь, в палате…
– В палате смеха! – не унимается дочка и внучка. Я тоже не унимаюсь, смеюсь и думаю, что здесь, в палате, нас не трое, а шестеро: дочка и внучка, отец и сын, бабушка и мама.
