Слёзы Алексы смазали макияж, превратив лицо в маску трагедии. Как в театре, только без аплодисментов.
– Милейшая, – прошептал я, срывая остатки ткани, – ты сама выбрала этот спектакль.
Святослав вдруг замер, его пальцы судорожно сжали чётки. Молится или проклинает? Но таблетка уже сделала своё дело – он отпустил руки Алексы, будто они обожгли его.
И тогда я вошёл в неё. Не грубо. Холодно. Как нож в масло.
Лес за окном зашумел громче. Даже сосны отворачиваются.
***
Туман облепил машину, как саван. Казалось, даже время застыло в этой белой пелене.
– Серафим… – голос Святослава дрожал, будто его рвало словами. Я молчал. Внутри всё онемело – не от страха, а от пустоты.
– Серафим… – повторил он, коснувшись её лица.
– Заткнись, дай подумать! – рявкнул я, но мысли скользили, как рыба в руках.
– Она не дышит, – выдохнул он, отдернув руку, будто обжёгся. – Пульса нет. Блять, мы её убили!
Я ударил его по щеке – не сильно, но чтобы прервать истерику. Слабак. Раньше надо было думать.
– У неё пульса нет! – в его голосе звучала мольба, будто я мог вернуть её обратно.
Да. План был – использовать и отпустить. Но теперь… Я смотрел на её лицо – белое, как снег за окном, с размазанной тушью. Кукла с разбитым механизмом.
– Сука… Всё пошло к херам! – прошипел я, сжимая кулаки. Внутри клокотала ярость. Не на неё. На себя. На эту долбанную таблетку. На его слабость.
Святослав вдруг начал креститься, шепча что-то на церковнославянском.
– Прекрати! – рявкнул я, но он уже не слышал. Его взгляд был прикован к её руке – той самой, что лежала на моём плече во время танца. Теперь она безжизненно свисала, как ветка, сломленная бурей.
– Что значит “не по плану”?! – Святослав навис надо мной, его крестик впился в грудь, как клык. – Ты втянул меня в это дерьмо! – Как в детдоме, когда старшие заставляли воровать.
– Тихо, – процедил я, впиваясь взглядом в его перекошенное лицо. – Придумаем. Сейчас.
Он метался по салону, бормоча молитвы и матерщину вперемешку. Бабушка вертелась бы в гробу, слыша его “божьи кары”.
– … на зоне шкуру сдерут… – вдруг выпалил он. И тут меня осенило.
– Избавимся от трупа, – бросил я.
– Ты, блять, сдурел?! – он схватил меня за ворот, но руки дрожали. – Это не кошка под мостом! Это…
– Это ничто, – перебил я. – Пока мы не сделаем его чем-то. – Считай до десяти, Свят. Как учил дед.
Он замер, глядя на Алексу. Её волосы разметались по подголовнику, как венец. Красиво. Жаль, что холодно.
– Ты… ты же знаешь, что будет, если… – его голос сорвался.
– Знаю. – Я усмехнулся. – Но ты же веришь в ад, да? Там тебе и расскажут.
Святослав вдруг ударил кулаком по стеклу. Слабак. Раньше надо было бояться.
Я вышел, хлопнув дверью. Святослав застыл, как восковая фигура: крестился, бормотал молитву, а его пальцы судорожно сжимали чётки. Молись, пока есть время. Потом будешь каяться в другом.
Воздух пропах хвоей и кровью. Туман редел, обнажая чёрные силуэты деревьев. Здесь. Нужно спрятать её здесь. Но земля мерзлая – не закопаешь.
Внезапно услышал журчание. Ручей. Вода смывает грехи, да, Свят?
Меня скрутило рвотой. Желудок выворачивало, будто я проглотил раскалённые угли. Сам виноват. Ты же хотел её тело? Получи. Каждый спазм отдавался в висках: убийца, убийца, убийца.
Святослав в машине не шевелился. Только губы дрожали, шепча: “Господи, помилуй”. Помилуй? Поздно. Ты сам стал палачом.
Я шёл вдоль ручья, спотыкаясь о корни. Руки онемели, мысли путались. Как глупо. Ты же всегда контролировал всё. А теперь?
