После праздника этого – как подменили Павлушку. Сперва задерживаться стал, типа на выезды, за дополнительную оплату. Потом – смотрю, глаза прячет, как поздно придёт. Поняла я это так, что не заплатят ему за эти вечерние выходы, утешать стала, мол, не жили богато, не стоит и начинать.
А он как разозлится. Не даёт даже приласкать, руки скидывает. Как закричит, мол, не в деньгах дело! Я ему тихонько, мол, а в чём, Павлушка? А он аж с визгом: «Не называй меня больше никогда этим дебильным именем! Павел я, поняла? Павел!» И – на улицу. И дверью так хлопнул, что ключница из стенки на пол шмякнулась.
И ночевать не пришёл. А я всю ночь не спала, думала, у мамы он, бедный, ночевать остался. Первый раз такое. И к утру не пришёл. Я на работу к нему прибежала – он там. Злой, как чёрт. Говорить не стал, сказал, мол, дома поговорим.
Он тогда уже к ней пошёл ночевать, я думаю. Она молодая ещё, и готовить-то, думаю, не умеет. Пропадёт Павлушка мой. Гастрит сразу обострится. А ему же надо…
И опять всё с начала. Про яички. Про творожок.
Ну, тут уж я не стерпела. Поняла —не убегу сейчас – точно оконфузиться придётся посреди улицы.
Решительно вырвала рукав из её ручонки и, глядя прямо в глаза, спросила:
– Ирин! Ты в чай сколько ложек сахара кладёшь?
– Павлушке? Или Маришке? – собеседница моя даже опешила, – при чём тут чай?
– Не важно. Хоть себе.
– Себе – две. А им – по три ложечки. Повкуснее чтоб.
– Ир, а вот если в чашку твою кто-нибудь 10…нет, 15 ложек забабахает, вкусный будет чай?
– Ну… нет… Приторный. Не чай это уже, – раздумчиво бормотала моя тоже замёрзшая напрочь собеседница.
– Так и муж твой. Приторно ему от твоих кашек и яичек. Нестерпимо. Ну не смог он твою супер заботу переносить. Поперёк горла она встала, как кость рыбная. Подавился. Мужиком побыть захотелось! Сколько ему лет?
– 39. Почти 40.
– Вот. А ты ему кефирчик перед сном. Носочки глаженые. Мужиком ему быть охота. А не сыночкой. Залюбила ты Павлушку своего, вот и – сбежал!
– Так… ты думаешь, Танюшка… вернётся он ко мне? К нам с Маришкой?
– Думаю, да. Такие к дому привыкают. Как коты.
И я, махнув рукой на прощание, посеменила мелкими шажками в сторону дома. А она – в свою сторону. К Маришке.
Я бежала и думала: бывают же такие мамоподобные жёны, которых хлебом не корми, дай за мужиком, как за больным или ребёнком, поухаживать. Занянькают до упора. Ещё и оправдание себе находят!
Это ж надо додуматься: не виноватая она! Это синдром похваленных колготок сработал. И смех, и грех.
– Баю-баю- баюшки, спите, мои заюшкииии…
Я качала коляску, в которой спал малыш. Ну, как качала? Покачивала. Чтоб не проснулся. Улыбка и доброжелательный тон сыграли свою роль – доверила женщина мне коляску с дорогим содержимым. А сама мама мальчика – ну, думаю, что мальчика, коляска-то синяя – в аптеку зашла. Поднялась по крылечкам, всё на ребёнка взглядывая. На вид – ближе к сорока, а по поведению – как будто первый у неё. У меня глаз намётан – мамочек молодых знакомых много, да и у дочки двое деток.
Я оказалась в нужное время в нужном месте: гуляла в парке вечерком, выхаживала нужное количество шагов. По-другому нельзя на моей сидячей работе. Гиподинамия – смерть. Эти слова принадлежат главному философу моей жизни – мамочке. Она по 3 км каждый день при любой погоде наматывает на ножной спидометр, а я, как-никак, моложе мамы на 20 с хвостиком. Стараюсь соответствовать.
