– Что думаешь? – спросила его Мизуки.
– То же, что и всегда. Снимки красивые, но главное их украшение – это ты.
– Тогда я, как и всегда, поцелую тебя, загружу снимки, а потом мы что-нибудь придумаем… – длинным тонким пальчиком она играючи ткнула Леона в нос, приговаривая «Буп!», а затем быстро поцеловала в губы и на цыпочках улетела по винтовой лестнице в свою комнату на втором этаже.
Потянувшись на месте, Леон прохрустел всем телом, обратив внимание, что за время утренней медитации он изрядно окаменел. Поднявшись с дивана, он зевнул, прикрывая рукой широко открытый рот, утёр выпавшую из глаза слезу, оглянул быстро свой дом – всё было в порядке. Время здесь текло иначе – годы не коснулись покоя, окрашенного в серо-песочные цвета. Захватив с собой спортивный коврик, Леон вышел на задний двор, где помимо вишен цвели абрикосы, одно одинокое грушевое дерево, несколько кустов чёрной смородины и сирени. Аккуратно огороженные штабелированным камнем клумбы пестрили красными гвоздиками, белыми розами, красными и жёлтыми камелиями и амариллисами. Закрыв глаза, стоя на веранде, Леон прислушался к сложной комплексной композиции ароматов, доносящихся до него из сада, гонимых неуловимым ветерком, ласкающим кожу. Помимо невообразимо богатого пения цветов, добавились и спокойные летучие ноты морской свежести солёного воздуха.
Сделав глубокий вдох, он подержал воздух в лёгких восемь секунд, а затем выдыхал в течение двенадцати секунд. Повторив процесс семь раз, Леон скинул с себя кимоно и повесил его на крючок у двери. Выйдя с веранды, он направился вглубь сада по узкой тропинке, огороженной бамбуком. На небольшой полянке посреди крон цветущих деревьев Леон разложил свой спортивный коврик и приступил к разминке. Солнце грело его загорелую кожу, напоминающую цветом абрикосовый крем. Сначала размял шею круговыми движениями, затем сделал махи прямыми руками – в одну сторону, в другую, а затем руками вразброс. Потянул плечевые мышцы и сделал наклоны к носкам, спокойно дотянувшись раскрытыми ладонями до земли, а лбом до колен. Затем пару минут прыгал со скакалкой, легко переставляя ноги без запинки. От лёгкого напряжения его мышцы налились кровью: вздулись толстые витиеватые вены на руках, расширились налитые сталью бицепсы, трицепсы и дельты. На выпуклых грудных мышцах растянулся странной формы широкий, глубокий багровый шрам, идущий от левой стороны груди под мышку и заканчивающийся ближе к пояснице, пройдя всю спину, – он напоминал (первое, что приходит в голову) следы от тигриных когтей. Там же, на груди, был длинный вертикальный шрам от шеи до солнечного сплетения, пересечённый в месте щитовидной железы маленьким горизонтальным рубцом, отчего в этом месте его тела шрамы напоминали крест. Под грудью проходил протянутый, похожий на синусоиду, старый зашитый разрез. Даже невооружённый взгляд мог без видимых проблем найти на его теле изрядное количество других шрамов и рубцов: от колотых ранений, от рассечений, швов, пулевых, а некоторые экземпляры выглядели слишком экзотически, и понять, чем было нанесено ранение, не представлялось возможным. Среди них огромный Y-образный шрам на животе, уходящий в сторону печени и чуть ниже него тоже довольно большой дугообразный горизонтальный рубец, уходящий за спину, повторяемый также с противоположной стороны торса. Самым странным атрибутом его тела были одинаковые, идущие вдоль рук шрамы, где местами встречались вкрученные гайки из биосовместимого титана. Мизуки он объяснил, что всё это – следствие страшной аварии, в которой он был на волосок от смерти и даже пробыл в коме четыре месяца: ему заменили многие органы и даже кости. Гайки же использовались во время реабилитационных процедур, о которых Мизуки не стала расспрашивать. Вопрос донорства и оплаты решился компанией, в которой Леон работал.
