Она отключила трубу, но по-прежнему смотрела в потолок, игнорируя мое напряженное молчание.
Я скромно кашлянул, чтобы напомнить о своем существовании, и Николь повернулась ко мне.
– Слушай, а ты вроде не совсем полный идиот, как твой приятель? Словарный запас у тебя побогаче. Учился, что ли, или так, по подворотням нахватался?
Я остолбенел от возмущения – клубная шлюха критикует мой словарный запас!
Николь заметила мою реакцию и взяла тоном пониже:
– Да ладно, не трепыхайте так крылами, корнет. Ты скажи лучше, писателя такого, Шоу, читал когда-нибудь?
Я расправил плечи и, гордый от распирающих меня познаний, торжественно переспросил:
– Которого – Бернарда или Ирвина?
Николь похлопала маленькими ладошками у меня перед носом и удовлетворенно кивнула.
– Слава богу, нашего Пигмалиона хотя бы языку учить не придется.
До меня наконец дошло, что именно она хотела спросить, и я неуклюже сострил:
– В первоисточнике все свадьбой закончилось. Ты меня в финале тоже замуж выдашь?
Николь вздохнула.
– За такие деньги ты у меня дважды в день будешь замуж выходить.
Я не стал ей возражать, потому что уже заметил, что мне не хочется ей возражать. Я даже испугался, что она может передумать и просто уйдет сейчас из номера – где я потом ее найду? Поэтому я только кивнул и молча смотрел на нее, незаметно вдыхая ее волнующий запах.
– Если все пойдет как надо, получим по лимону, а то и больше,– сказала она, тронув меня за плечо и обведя другой рукой пейзаж за окном – дескать, весь мир у наших ног.
Я опять кивнул, даже не вникая в смысл сказанного, но потом вдруг осознал, что за сумму она озвучила.
– По миллиону? Рублей? – глупо переспросил я, уже зная, что точно не рублей и даже не монгольских тугриков.
– По миллиону евро, пацан,– насупившись, сказала она.– Это как минимум. Так что, если ты, падла, не будешь работать как следует, я ночью выстригу все волосы у тебя в паху!
Я поднял руки бритыми подмышками вверх и умоляюще сказал:
– Только не это, сестренка!
Она одобрительно покачала кудряшками, пристально разглядывая меня, а потом с неожиданной теплотой улыбнулась.
– А что ты там все время принюхиваешься, солдат? Хочешь?
Я радостно замычал, онемев от счастья, тут же спрыгнул с кресла и принялся выплясывать вокруг нее в радостном нетерпении. Николь бережно сняла свои меховые трусики и, удобно расположившись на диване, строго сказала:
– Прическу не помни, Пигмалион хренов. Не для тебя сделана.
Второй раз в жизни я забирался в лимузин, но уже помнил, что самые удобные места там расположены в конце салона – можно не просто вытянуть ноги, но даже лечь, если приспичит.
Приспичило лечь не мне, а Гансу, но Николь рявкнула на него, чтобы не мял костюм, и Ганс послушно поднялся с кожаных сидений, сев возле дверей и хмуро глядя оттуда на разъяренную блондинку.
Последние два часа Николь была не в духе, и виноват был в этом Ганс. Он вернулся в «Хошимин», как и обещал, к трем часам дня, но в такой видимой невооруженным глазом безумной истерике, что даже охранники на входе расступились перед ним, не желая связываться с очевидно ненормальным, свихнувшимся типом.
Комендантские жабы, караулившие нас, к тому времени смылись – то ли на обед, то ли окончательно,– но в таком состоянии Ганс смял бы их, не задерживаясь.
Я как раз примерял шелковые брюки от готового костюма, который принесла запыхавшаяся Николь, когда в номер ввалился Ганс и замер посреди гостиной, бешено вращая красными с перепоя свинячьими глазками.
