Ганс начал подробно рассказывать Николь, как он жил в казарме с уважением, но ее это быстро утомило, и она убрала наконец маску вежливого сочувствия, резко вскочив с дивана и заорав что есть силы:
– Заткнись уже, придурок! Мне насрать, драли тебя в жопу, в уши или ноздри, ты мне вообще на хрен не нужен, кретин деревенский! Ты принес права другого кретина?! Принес?! Где они, бля?! Давай их сюда и закрой пасть!
Ганс, набычившись, пару минут молча смотрел на девушку, а потом повернулся ко мне.
– Михась, как думаешь, за нее реальный срок намотают, или так, отбояримся, вроде как за кошку?
Я понял, что он не шутит, по особой тряске его кабаньих ушей – перед крепким махачем на него всегда нападала такая странная трясучка, начинавшаяся где-то в районе жирной шеи и заканчивающаяся как раз ушами. Поэтому я быстро подскочил к Николь и успел одним движением зашвырнуть ее в спальню – только она и пискнула.
Потом встал у дверей, и, когда Ганс наконец поднял свою тушу с дивана, я уже был готов встретить его как полагается.
Ганс попер молча, а я, напротив, орал на него, надрывая глотку, потому что знал, что на немца такие вещи действуют лучше, чем удар рессорой. Хотя хорошая рессора мне там тоже бы не помешала.
Когда Ганс подобрался ко мне на расстояние замаха и понес свой волосатый кулачище прямо мне в морду, я со всей дури треснул его каблуком модного ботинка по коленке и еще добавил туда же для верности стулом, удачно подвернувшимся под руку.
Ганс рухнул сразу, как режим Чаушеску, а я прыгнул на него сверху, молотя кулаками по его тупой веснушчатой морде.
От этих моих потешных ударов Ганс только отдувался, неуклюже пытаясь встать, но, похоже, колено я ему пробил по-настоящему – немец крутился вокруг здоровой ноги и сквозь зубы грозил мне ужасными карами, но подняться во весь рост так и не смог. Я еще успел поднять стул и треснуть Ганса уже по башке, впрочем, без особого результата, когда дверь спальни распахнулась и на нас выскочила остервеневшая от злости и обиды Николь. В руках она держала прикроватную тумбочку, и я едва успел отскочить в сторону, когда эта тумбочка полетела в нас обоих. Ганс, вращаясь на месте, как подбитый танк, отскочить не успел и принял весь удар на себя – голова у него заметно погрузилась в плечи, а тумбочка с сочным хрустом разломилась пополам.
Тут же наступила тишина, потому что я перестал орать, а Николь и Ганс посмотрели друг на друга молча, но с каким-то пристальным, взаимно проснувшимся интересом.
– Ладно, охолони, лахудра,– примирительно буркнул ей Ганс и, стоя на одном колене, начал рыться в кармане галифе.
– Вот его права.
Николь сделал пару шагов из спальни, забрала права, внимательно их изучила, бросив взгляд на фото, а потом на меня, удовлетворенно выдохнула и наконец ответила Гансу:
– Еще одна такая выходка – и я скормлю тебя ребятам Марка.
Ганс опять недовольно буркнул что-то, на этот раз неразборчивое, но по его тону понял, что он успокоился. Я подошел и протянул руку. Ганс мрачно сверкнул очами, но руку принял.
Я с трудом дотащил его кабанью тушу до дивана – он мог только прыгать на левой ноге, а на правую даже ступить боялся, так у него болело колено.
Николь пришлось еще дважды отлучаться из апартаментов: один раз запланировано – сделать мне кредитку у каких-то своих знакомых банковских клерков, а второй раз – менять костюм для Ганса. Тот, что она арендовала поначалу, оказался мал – недооценила наша девушка Гансовскую мускулатуру.
